— Может, надо дать больше давления? — выкрикнул он.
— Где-нибудь в другом месте, можно, но не здесь, — ответил пожарный. — Не забывай, тут всё такое же старое, как эти холмы. Его построили ещё в Гражданскую. Готов спорить, изначально тут даже канализации не было — только умывальники, сортиры во дворе, да колодец, испить оттуда тифозной воды. Сюда даже газ провели значительно позже. А электричество? — Он протёр лоб тыльной стороной ладони.
Майк тоже обратил на это внимание, когда приходил на пресс-конференцию Рузвельта.
— Думаете, из-за этого и начался пожар? — спросил он.
— Не знаю. Как бы он ни начался, шороху он наделает, правда? — Пожарный пожал широкими плечами. — Я не собираюсь выяснять, из-за чего загорелось. Я просто его тушу. Что, как да почему будут выяснять парни из службы поджогов.
— Думаете, это был поджог? — насел на него Майк.
— Не знаю, — повторил пожарный. — Когда пожар такой крупный, мы вообще не лезем, будь это хоть пустые офисы, хоть губернаторская резиденция.
— Там, кто-нибудь… сгорел?
Пожарный поморщился, глядя на Майка, словно тот задал, ну, совсем уж дурацкий вопрос. Возможно, так и было, поскольку он ответил:
— Выбралась горничная, да повар-ниггер разбил окно и вылетел оттуда с горящими штанами. Остальные же, кто остался… Помилуй, Господи, их души, вот и всё, что я могу сказать. — Он тоже перекрестился, как совсем недавно Майк.
— Господи Боже. — Эти слова стали для него, словно удар поддых. — Там же внутри Рузвельт, да? И Франклин и Элеонор?
— Ага, так нам и сказали, когда мы подъехали. — Пожарный кивнул. — Если они там, их поиски займут какое-то время, пока разгребут всё это горящее дерьмо, пардон за мой французский. Даже если мы их найдём, они уже превратятся в угли. Уж, прости, но это так. Хоронить особо нечего будет.
«Не славить пришёл я Цезаря, а хоронить» — прозвучали в голове Майка строки Шекспира[16]. Ну, Рузвельту уже никогда не стать Цезарем.
— Я не думал о том, чтобы хоронить их, — вслух произнёс Майк, что было правдой лишь отчасти. — Я думал о том, кто же теперь будет выдвинут от демократов?
И вновь пожарный взглянул на него так, словно Майк был законченным дебилом.
— Джо Стил, — сказал он. — А кто ещё остаётся?
Если ставить вопрос таким образом, то ответ очевиден. С уходом Франклина Д. Рузвельта со сцены, никого больше не остаётся, совсем никого.
Движение от одного голосования к другому на чикагском стадионе напоминало Чарли Салливану Западный фронт в 1918 году. День ото дня особых изменений не заметно, но в итоге оказывалось, что французы, англичане и американцы всегда продвигались вперед, а ребята кайзера всегда отступали. Рано или поздно, тонкий ручеёк превращался в потоп, и отступление перерастало в бегство. И это «поздно» всё больше и больше было похоже на «рано».
Чарли был свидетелем того момента, когда всё переменилось. В зал заседания со скоростью, которой позавидовал бы олимпийский спринтер, ворвался веснушчатый паренёк. Он бросился к делегации Нью-Йорка, прямо к Большому Джиму Фэрли.
Фэрли обхватил голову руками и принялся вертеться на одном месте в оперном жесте отчаяния. Мучительный рёв, который он издал, также мог происходить прямиком из оперы. Он спросил о чём-то у паренька. Ответ вынудил его вновь завертеться на месте.
В следующем его выкрике прозвучали слова:
— Господин председатель! Господин председатель!
Секретарь в… дцатый раз перечитывал список, но председатель указал ему остановиться.
— Председатель даёт слово многоуважаемому делегату из Нью-Йорка.
— Благодарю, господин председатель, я…
Подбородок Джима Фэрли опустился на грудь. Голос у него сорвался. Какое-то мгновение Чарли думал, что он не сможет продолжать. Однако, взяв себя в руки, Фэрли продолжил:
— Господин председатель, беру на себя весьма прискорбную обязанность доложить вам и всему съезду, что губернатор Рузвельт и миссис Рузвельт погибли при пожаре в губернаторском особняке в Олбани. Губернатор, конечно же, был прикован к инвалидному креслу и не имел возможности спастись из огня.
Делегаты в зале и зеваки на трибунах разразились криками ужаса. Чарли попытался представить последние мгновения жизни Рузвельта, пойманного в западню кресла, пока пламя охватывало его. Он поёжился и пожалел, что вообще подумал об этом. Единственно, на что тут можно было надеяться, это что смерть пришла быстро.