— Я могу не шуметь. Буду сидеть тихо как мышь, если нужно.
— Порядок для всех один. И потом, ты оглянуться не успеешь, как я уже вернусь, а покамест папа придет меня проведать и все тебе расскажет.
— Непонятно, почему тебя Дэзи не может отвезти, — неожиданно проворчал отец. — Чего зря баламутить людей, срывать с работы…
— Ну, ясное дело! — вспылила мать. — Как болит голова с похмелья или же лень одолела, так мы запросто отпрашиваемся с работы, а как жену везти в больницу, это значит баламутить людей. Сказано тебе, это твое прямое дело, и заодно узнаешь все, что полагается: в какие часы разрешают посещать и прочее.
— Просто-напросто не вижу смысла швырять на ветер деньги за полдня работы, вот и все. Мы вроде бы не миллионеры.
— Правильно, зато меня теперь недели две содержать не надо — значит, на этом выгадаешь. Скажи лучше, неохота отвозить, и точка. Потому и норовишь переложить на других.
Отец насупился.
— Не люблю я больницы. Мне от них не по себе.
— Эх ты, нюня! Жаль, не тебе ложиться под нож. Тогда бы точно была причина киснуть.
Джоби резким движением вскинул голову.
— Почему нож, мама? Разве тебя собираются резать?
— Мне надо делать операцию, Джоби, но это не страшно. Их делают людям каждый день. Я очень скоро вернусь домой, цела и невредима.
Она выпрямилась, стоя спиной к окну, и тень скрыла от него выражение ее лица, только поднятая рука отчетливо выделялась на ярком солнце. На матери было ее лучшее платье, и пахло от нее как по воскресеньям.
Джоби вдруг стало страшно. Мир этих взрослых недоступен пониманию, в нем невозможно разобраться. Ему говорят — несколько дней, друг другу — две недели. А сейчас он в первый раз услышал, что его мать собираются резать. Он не подозревал, что дело так серьезно. Впервые к нему закралась мысль, что она может вообще не вернуться. Кусок сосиски застрял у него в горле, точно корка черствого хлеба.
— Не уезжай, я не хочу, — выговорил Джоби.
Слезы хлынули у него из глаз. Взрослые всегда держатся так уверенно, словно все знают и ничего не боятся. А потом приходит минута, когда ты видишь, что они тоже беззащитны, и земля уходит у тебя из-под ног.
— Не уезжай, мама, не надо!
Она уже стояла рядом, и он уткнулся лицом ей в бок, обтянутый мягкой тканью, чувствуя, как ее ладонь поглаживает его по макушке.
— Ну тихо, тихо. Ну будет, Джоби. Ты ведь у меня молодец, настоящий мужчина. Как же, сынок, мне не ехать — не поеду, кто меня вылечит? И чем я скорее лягу в больницу, тем раньше вернусь домой. Не бойся, ничего страшного нет. Ты не успеешь опомниться, а я уже буду тут как тут, живая и здоровая.
Она протянула ему батистовый платочек.
— На-ка, вытри глаза, пока не пришла тетя Дэзи. Зачем ей видеть, что ты плакал, верно?
Всхлипывая, шмыгая носом, Джоби вытер слезы.
— А теперь быстренько доедай, похоже, это уже она.
В заднюю дверь постучали.
Тетя Дэзи вслед за этим открыла бы дверь и вошла в дом, но стук повторился. Мать вышла в судомойню. Оттуда послышались невнятные голоса, и она вновь заглянула в комнату.
— Это тебя спрашивают. Сидни Прендергаст. Принесла нелегкая, и так дел невпроворот…
— Снап? — Джоби вскочил с места. — Мне нужно с ним повидаться.
Он выбежал на заднее крыльцо и припустился по двору на улицу. В отдалении, сунув руки в карманы, брел с опущенной головой Снап.
— Эй, Снап!
Снап поднял голову и оглянулся. Когда он двигался развинченной походкой на своих длинных ногах, долговязый и тощий как жердь, нескладный, выворачивая внутрь колени, точно новорожденный жеребенок, и болтая руками, чудилось, будто он вот-вот распадется на части. На носу, густо усеянном веснушками, сидели очки в стальной оправе, губастый рот широко улыбался, открывая неровные крупные зубы. Но примечательнее всего в его внешности была шапка жестких пламенно-рыжих волос. Раз увидев Снапа, его уже невозможно было спутать ни с кем, его узнавали за четверть мили.
Снап прошел несколько шагов обратно и остановился, ковыряя носком башмака грязь на краю мостовой.
— Я с утра не могу идти гулять, — сказал Джоби.
— Ага, твоя мама мне сказала.
— Ей сегодня ехать в больницу.
— Знаю, ты говорил.
— А я буду жить у тети Дэзи.
— И это говорил.
Они помолчали.
— Я, может, сам за тобой зайду после обеда, если пустят.
— Меня не будет. Мы едем с мамой в Лидс, за покупками.
— А-а…
— Чай пить пойдем в кафе.
— Понятно… Тогда лучше вечером зайду.
— Я только не знаю, в котором мы часу вернемся. Хочешь, заходи на всякий случай.
— Ладно…
Снап подошел ближе, волоча ногу по краю тротуара.
— Ты ревел, что ли?
— Нет, — сказал Джоби. — С чего это ты взял?
— Подумал так, вот и все.
— В глаз что-то попало.
— Бывает…
За Снаповой спиной из-за винной лавки на углу показались тетя Дэзи и ее дочка Мона и свернули в их сторону.
— Вон, я вижу, тетя идет, мне пора.
— Ну давай, — сказал Снап.
— Значит, увидимся, да?
— Ага, увидимся.
— Не застану вечером, завтра утром зайду за тобой.
— Договорились.
Джоби переступил с ноги на ногу.
— Тогда счастливо, Снап.
Снап поднял руку.
— Счастливо, Джоби.
Он двинулся вразвалку навстречу двум женщинам. Джоби побежал домой.
— Это надо же — Снап! — усмехнулась его мать. — И где только он сподобился подцепить такую кличку!
— Так он ведь Сидни Норман Артур Прендергаст. Сокращенно — С-Н-А-П. Ясно?
— Сидни, Норман, Артур… Фу ты, с ходу и не выговоришь. Хоть с королевской фамилией тягайся. Ишь сколько имен навьючили на шею парню, немудрено, что малость очумелый.
— Никакой он не очумелый! Голова работает — будь здоров!
— Чего-то не больно заметно.
— Он много думает, а потом пишет про это книжки.
— Да ну?
— Говорит, когда вырастет, отдаст их напечатать. Можно бы, говорит, и сейчас, только не поверят, что это он сам написал, если откроется, что ему всего одиннадцать лет, вот он и ждет, пока будет шестнадцать, а тогда пошлет издателям.
— Интересные у него мысли.
— У него их полным-полно, интересных мыслей. Ни у кого их столько нет, как у Снапа.
— Ничего, вот пойдешь в классическую школу, познакомишься с другими ребятами, и, возможно, тебя будет меньше к нему тянуть.
Джоби, не вполне улавливая ход ее рассуждений, промолчал.
— А теперь лучше бы отложил автомобильчики, какие брать с собой. Тете Дэзи давно пора быть здесь.
— Они с Моной уже идут по улице, — сообщил ей Джоби.
Отец, все еще сидя за столом, сдвинул в сторону посуду и развернул газету.
— Этому Гитлеру поганому опять неймется. Теперь на Польшу точит зуб. Вконец зарвался, прохвост.
— Вот именно, — сухо отозвалась мать. — Я так считаю, вам с Черчиллем нелишне будет его осадить.
— Пускай не мне, но кому-нибудь — самое время. Попомни мои слова, нам с ним не миновать схлестнуться.
— Тебе, во всяком случае, самое время надеть воротничок и галстук.
Уэстон посмотрел на часы.
— Сейчас только полдесятого, раньше половины одиннадцатого нам там нечего делать.
— Во-первых, неизвестно, как будет с автобусами. А потом, не люблю я приезжать в последнюю минуту.
— Джоби, смотайся-ка наверх за моим барахлишком, — сказал отец. — Оно там на комоде. Запонку поищи не забудь.
Когда Джоби, выполнив поручение, спускался по лестнице обратно, из-за двери донеслось: «Есть кто дома?» — и в комнату, благополучно завершив долгое путешествие по Рансибл-стрит, вплыла из судомойни тетя Дэзи, ведя за собою на буксире молчаливую Мону.
Тетя Дэзи приводилась его матери старшей сестрой, потом шли два брата, потом — его мать. Один из братьев содержал в Колдерфорде небольшую слесарно-водопроводную мастерскую, другой два года назад переселился в Австралию. Родив первого ребенка (умершего в младенчестве), тетя Дэзи раздобрела и осталась толстухой навсегда. Едва дыша после тяжелого подъема по крутой улице, она плюхнулась на стул и принялась отдуваться, хватая воздух открытым ртом.