…Закуток в трюме, в котором команда корабля держала пленниц, я осматривала, словно в тумане: ощущение безумного облегчения, которое испытывал муж, наслаивавшееся на мое точно такое же чувство, впадало в резонанс и начисто убивало всякую возможность думать. То, что Самир убивал не просто так, радовало настолько, что хотелось вопить от счастья. Хотя взгляды на истерзанные насильниками женские трупы не очень-то к этому и располагали. Но облегчение от того, что с моей души наконец-то упал самый неподъемный груз в моей жизни, все равно заставляло меня тихонечко повизгивать от удовольствия…
Следующие полчаса после того, как мы доплыли до берега, я не отходила от Олега ни на шаг. Училась воспринимать мир и через его эмоции. Мужчина, с которым я провела самые счастливые годы моей жизни, оказался НАСТОЯЩИМ. В его чувствах не было полутонов, неискренности или каких-нибудь шероховатостей — все, что он делал, он делал от души. Странно, но даже не оставляющие меня мысли о Самире немножечко поблекли. Конечно же, причиной этого могло быть и облегчение, которое я испытала, поняв причину запредельного бешенства моего ребенка, но факт остается фактом — боль, все это время не оставлявшая меня ни на мгновение, забилась куда-то вглубь моего сердца.
Произошедшие во мне перемены почувствовал даже Арти. Причем еще до того, как мы закончили осмотр корабля. Дождавшись момента, когда Коренев на что-то отвлекся, де Коннэ бесшумно возник рядом, и, встревожено заглянув мне в глаза, робко поинтересовался:
— С тобой все в порядке, Маша?
— Да… — стараясь не потерять того единения ощущений, в которых пребывала все это время, буркнула я. И не очень в тему объяснила: — Олег, наконец, прилетел, и теперь все обязательно будет хорошо…
Обалдело посмотрев на стоящего к нам спиной Коренева, парень пожал плечами, зачем-то пнул ногой бухту троса, и, тяжело вздохнув, отошел в сторонку…
Двух спасенных Самиром пленниц мы догнали через сорок минут после того, как решили, что осматривать на корабле больше нечего. И доплыли до берега.
Истощенные до предела и все еще пребывающие в шоке женщины, с трудом поддерживающие друг друга в вертикальном положении, плелись вдоль линии прибоя куда глаза глядят. Стараясь убраться как можно дальше от места, где до сих пор покачивался в воде здоровенный обломок реи, позволивший им добраться до земли. Те обрывки одежды, которые на них были, толком не спасали от жарких лучей солнца, и бедняжки здорово обгорели. Услышав скрип песка под нашими ногами, они даже не нашли в себе сил перейти на бег: у той, что постарше, просто подогнулись ноги, и она обреченно уткнулась лицом в свои колени.
— Только не убивайте… — без каких-либо эмоций в голосе пробормотала младшая, и, споткнувшись, еле удержалась на ногах…
Кое-как одев несчастных в имевшуюся у меня сменную одежду, дав достаточно денег, чтобы они смогли купить себе все необходимое для путешествия домой и оплатить два места на попутном корабле, мы подумали… и решили проводить их до ближайшей деревеньки.
Даже слегка расслабившись и поверив в то, что их злоключения закончены, женщины упорно не хотели переводить разговор на пережитое ими на корабле. Каждый раз, когда кто-либо из нас пытался поинтересоваться их недавним прошлым, на лицах бедняжек появлялось затравленное выражение, а желание о чем-либо говорить мгновенно пропадало. И только лишь после того, как мы, добравшись до деревни, купили им небольшую двуколку и заплатили паре крепких деревенских парней за сопровождение обеих до ближайшего порта, младшая, назвав свое имя, глухо пробормотала:
— Там было страшно… Две недели от рассвета и до рассвета я непрерывно умирала… От боли, страха, унижения… И, если бы не этот мальчишка, с корабля живой бы не ушла… Я буду вечно ему благодарна… Но новой встречи с ним боюсь, как огня… Боюсь его глаз… рук… мечей… голоса… Палач… Воистину Палач…
Разбитая двуколка уже скрылась за перегибом холма, а я все стояла, не в силах пошевелиться, и ворочала в мыслях тяжелое, как стальная плита, слово. И изо всех сил стискивала пальцами ладонь обнимающего меня за плечи мужа…
…Олег улетел поздно ночью. Оставив после себя запах и целый букет своих эмоций — любви, сожаления о разлуке и очень светлой надежды на будущее. Первые полчаса после отлета флаера я почти ничего не соображала из-за нахлынувшего на меня ощущения одиночества. Поэтому Арти, двигавшийся впереди, замедлил шаг и на всякий случай взял меня за руку. Я не протестовала — мне хотелось как можно дольше удержать в себе то непередаваемое единение чувств, которое я испытывала последние часы перед отлетом Олежки…