Профессор задумался, рука с пером замерла над исписанным формулами листком бумаги – одна очень неприятная мысль внезапно резанула острым лезвием по сердцу, и пальцы его непроизвольно стали чертить под густыми строчками формул непонятный пока рисунок. Но вдруг какой-то шорох за окном заставил мужчину вздрогнуть. Он резко повернул голову, автоматически прикрыв незаконченный рисунок чистым листом, и ему показалось, что занавеска на окне едва заметно шевельнулась. «Плохо, что собаки нет. Надо бы завести. Не годится так», – профессор поежился. Мысли стали еще тяжелее. Посидев некоторое время, прислушиваясь к ночным звукам и чиркая пером по бумаге, наконец-то решился встать и подойти к окну. Не пройдя и двух шагов, замер. Сердце бешено заколотилось – за окном кто-то был. В какой-то миг мозг зажегся мыслью: «Бежать в комнату к Самсоновне, разбудить и вместе осмотреть все во дворе». Но тут же оборвал себя: «Стыдно, ведь мужик же я! Как предстану перед сонной женщиной? Напугаю чего доброго». Взгляд его упал на черную коробку телефона: «Надо позвонить!» – взял со стола листок с номером телефона, оставленным Калошиным и решительно поднял трубку. Ответом ему была полная тишина. Холодный пот мгновенно покрыл лоб профессора. Он хотел шагнуть к двери, но ноги его внезапно стали ватными и чужими – он с ужасом поглядел в раскрытое окно. Белое лицо с волчьим оскалом смотрело на него.
Глава 6.
Трель телефонного звонка тревожно разнеслась по квартире старшего оперуполномоченного Калошина. Мужчина резко вскочил с кровати, внутренне уже предчувствуя несчастье, и даже был уверен в том, что этот звонок связан со вчерашним происшествием. Выслушав доклад дежурного, буквально изменился в лице, кинул коротко:
– Сейчас буду. Вызывай Доронина и Гулько. Сухареву доложу сам, – очень быстро оделся, направился в кухню, умылся и хлебнул холодного чая, вернулся в комнату и продиктовал телефонистке номер начальника. Дождавшись ответа на другом конце провода, доложив обо всем Сухареву, ответил:
– Есть! – и, похлопав себя по карманам, проверяя на месте ли портсигар и спички, собрался уходить.
В это время из спальни вышла заспанная дочь Варя, на ходу запахивая теплый халатик. (Калошин жил вдвоем с дочерью – жена погибла в войну под бомбежкой, с нею погиб и их маленький сын, шестилетняя Варя успела уйти с соседкой в бомбоубежище, потому-то осталась жива.) Всю свою любовь они теперь отдавали друг другу, Варя с большим уважением относилась к работе отца, старалась по возможности всегда приготовить к его приходу ужин (завтрак, обед – в зависимости от времени суток), хотя особенными кулинарными способностями девушка не обладала. Но отец всегда хвалил ее за одно только старание, тем более, что она много работала – от своей матери она унаследовала уникальные способности к рисованию, писала чудесные пейзажи, выполняла заказы на оформление книг, чем неплохо зарабатывала.
Девушка взглянула на часы: стрелки показывали всего лишь восемь часов, и, если учесть, что это был воскресный день, все говорило о том, что вызов очень важный. Это Варя поняла и по лицу отца.
Он поцеловал дочь в щеку и направился к двери. Обувшись, оглянулся:
– Не жди, Варя, скоро. Убийство. И дело, видимо, не простое, – и уже выходя из квартиры, скорее для себя, пробормотал: – Ждал чего угодно сегодня, но не этого… – быстро сбежал по лестнице во двор и буквально бегом направился к сараюшке, где стоял милицейский ГАЗик.
У крыльца отделения милиции он был уже через десять минут. Доронин и Гулько курили во дворе, ожидая его. Завидев машину Калошина, они сразу же, не сговариваясь, выбросили окурки и, почти бегом, направились к автомобилю. Калошин, чуть притормозив, развернулся, и не дожидаясь, когда оперативники усядутся, резко рванул с места, так что оба пассажира буквально упали на сиденья.
– Так, что там известно? – Калошин полуобернулся к Доронину и Гулько.
– Дежурному, Геннадий Евсеевич, позвонила женщина и сказала, что к ней рано утром прибежали две девушки с озера – она живет неподалеку, у нее последний дом на улице Озерной, – и сказали, что убиты двое молодых людей – девушка и парень, они ей что-то кричали про разрезанное горло, но она толком ничего не поняла, так как у обоих девушек истерика, – Калошин согласно кивал на слова подчиненного. При упоминании о разрезанном горле, он тяжело и досадливо покачал головой: