Гулько покашливанием напомнил о себе, показал глазами на двери кабинета. Майор молча кивнул, и эксперт, вынув на ходу фотоаппарат, пошел делать снимки, за ним последовал Доронин. Калошин, помолчав некоторое время, давая женщине собраться с мыслями, спросил:
– Скажите, а Каретников в те дни приходил?
– Нет, его в то время здесь еще не было, а пришел он позже, по-моему, в конце мая.
– И после этого они больше не общались?
– Да, получается, что тогда Каретников был у нас последний раз. После этого мы с ним только на улице и встречались. Но он по-прежнему раскланивался уважительно со мной.
– И ни о чем не спрашивал?
– Вроде бы нет. Хотя… – женщина задумалась. Калошин не торопил ее, только дотронулся до руки, как бы давая понять, что внимательно слушает. – Однажды спросил, не посещают ли нас гости из Москвы. Да, именно так и спросил.
– Вам этот вопрос не показался странным?
– Знаете, показался. Задал он его как-то необычно, как будто хотел точно знать, бывает ли кто-то у нас. Вот идешь по улице, встретишь знакомого, он тебе вопросы задает как да что, а сам уже где-то за спиной стоит. Что ему ответишь, вроде бы тому и не важно. А этот спросил и ждал, что я скажу.
– И что же вы ему ответили? – Калошина начал чрезвычайно интересовать этот разговор.
– Да что я могла ему сказать, если мы все время одни. Никого у нас не было.– Екатерина Самсоновна уже в который раз тяжело вздохнула.
– А вы не помните, как он на это отреагировал?
– Да будто обрадовался. Я еще тогда, помнится, подумала, что сам хочет прийти. Но не пришел.
– Профессору вы ничего об этом не говорили, не помните?
– Вроде бы нет. Забот и без него хватало. Я почему про газеты-то вспомнила? Ведь в прошлое воскресенье повторилась история с газетой, правда, до лекарств дело не дошло, Лев Игнатьевич, наоборот, разозлился, что ли. Прочитал газету и швырнул на пол. Я испугалась, что ему станет плохо, а он, вижу, зубами от злости скрежещет. Таким я его никогда не видела. Газету подняла, а он ее выхватил и разорвал. Потом увидел, что я испугалась за его поведение, извинился, попросил коньячку принести. А уж когда выпил, то совсем отошел.
– Значит, раньше у него таких реакций на газетные статьи не было?
– Бывало по-всякому. И ругался, но не сильно, и смеялся. Но не рвал никогда. Складывал в шкаф аккуратно. Кое-что даже вырезал для себя. Но не рвал, – повторила женщина.
– У вас, что же, подшивки газетные есть? – поинтересовался Калошин.
– Да, конечно. Все газеты этого года, полученные здесь, лежат в шкафу у профессора. Старые я складываю в сарай.
– Покажите мне, пожалуйста, за этот год. – Майор вслед за Екатериной Самсоновной проследовал в кабинет профессора, где Доронин с Гулько тщательно перебирали книги и журналы, стоящие в больших шкафах.
– Есть что-нибудь стоящее? – в ответ на этот вопрос Калошина Доронин показал на лежащий на столе конверт. – Что это?
– В конверте деньги, но немного. Может быть, Екатерина Самсоновна знает об их происхождении и предназначении? – Доронин вопросительно посмотрел на домработницу.
– Это деньги на хозяйство, Лев Игнатьевич всегда держит их в конверте в столе. Сколько их, я не знаю, у нас с ним заведено так: мне надо на покупки – я говорю сколько, он, правда, дает всегда больше и ругается, если я начинаю отчитываться. Только в прошлые разы конверт был другой – старый, – она повертела этот в руках, – и не было там никаких надписей, а рисунок был Новогодний. Выбросил, значит, тот. – Женщина положила конверт на место.