– Ну что, согласны?
– Так точно, товарищ начальник! – за двоих ответил Калошин. – Сделаем все, как полагается. Разрешите выполнять?
– Выполняйте. Обо всем докладывайте мне сразу. Кстати, где Воронцов? Второй день на глаза не попадается. (Костя Воронцов – самый младший из оперативников. Весной ему только 20 лет исполнилось. Но, как и старшие товарищи по работе, был напорист, любознателен, лишь изредка нападала на него хандра и лень, тогда уходил он на «опрос свидетелей» – посидеть во дворе со старушками, поболтать, иногда, правда, и ценную информацию удавалось добыть. Но сегодня он был на задании – расследовал кражу инструмента у слесаря Чижова из ЖилКомХоза.) Об этом и доложил Калошин Сухареву. Удовлетворенный ответом подчиненного, подполковник махнул рукой по направлению дверей, как бы заканчивая разговор.
Зайдя в кабинет криминалиста, Валерия Ивановича Гулько, и обрисовав тому вкратце суть дела, оперативники направились во двор, где их дожидался Полежаев. Профессор стоял возле старенького, скорее всего, трофейного «Виллиса». В те годы многие сильные мира сего имели именно такие машины в своем арсенале. Увидев немой вопрос в глазах Калошина, Полежаев сказал, что этот автомобиль подарил ему знакомый генерал еще в 45-ом и, что самому обладателю сего раритета, машина вполне по душе. Калошин, покивав головой в знак согласия и понимания, предложил профессору ехать вперед, а сам с Дорониным и Гулько отправился следом на милицейском ГАЗике.
Глава 2
Картина, представшая глазам мужчин, оказалась более чем устрашающей. Голова большой собаки была буквально отделена от туловища и держалась лишь на позвонках. Торчащие трубки глотки вызывали не столько жалость к погибшему животному, сколько отвращение к самому виду смерти. И как бы часто не встречалась подобная картина оперативникам, привыкнуть к такому было трудно. Некоторое время Калошин с Дорониным стояли молча над растерзанным трупом собаки. Только Гулько сразу по-хозяйски взялся за дело.
– Ребятки, не топчитесь здесь. Вдруг следок какой найду, хотя на траве это будет сделать проблематично, но как знать, как знать… – приговаривая и приседая то тут, то там, Гулько вошел в свою роль.
– Ну, ладно, Иваныч, оставляем тебя. Пройдемся вдоль забора и побеседуем с обитателями сего жилища, – Калошин махнул рукой Доронину, отправляя его к дому, а сам направился к расположенному за пышными кустами смородины забору.
На крыльце, обвитом все еще зеленым хмелем, стояла красивая дородная женщина лет 40-45. О том, чем она занималась в доме профессора, можно было догадаться, даже не зная ничего, по ее накрахмаленному белоснежному фартуку. Веяло от нее чем-то патриархальным, теплым, домашним. Улыбка ее была немного стеснительной, грустной, но при этом открытой. Эта женщина располагала к себе с первой минуты, и Василию почему-то подумалось, что она печет необыкновенно вкусные и, такие же, как она сама, пышные пироги. И простыни у нее должны быть накрахмалены, как фартук, и скатерти обязательно белоснежные. Войдя по приглашению домработницы в дом, ничуть не удивился, увидев обстановку дома. Все здесь дышало чистотой и покоем, располагало к отдыху. На открытом окне столовой, в которую мужчину проводила Екатерина Самсоновна, трепетали легкие занавески, задевая кружевными краями темные листья пышно цветущей герани, запах которой явственно чувствовался повсюду. И вполне понятно было желание профессора проводить отпуск здесь, среди тишины и умиротворенности, окруженной сельским пейзажем ранней осени. Потому и убитая собака казалась порождением какого-то чуждого этому дому мира. Но мир этот не был нереальным, поэтому требовал необходимых действий.
– Екатерина Самсоновна! Мне необходимо задать вам несколько вопросов. – Василий присел на предложенный женщиной стул, вынул из планшета несколько листов бумаги и приготовился писать. Домработница расположилась, напротив, на диване.
– Да-да, конечно! Спрашивайте, я скажу все, что знаю. Жалко, так жалко Жужку! Это ведь я ее принесла сюда еще щенком. Хорошая была собачка, хоть и незлобивая. Лаять лаяла, а стоило приласкать, и все, уже друзья. И не могла я ее отучить брать еду с чужих рук. А теперь вот… – на глаза женщины навернулись слезы.
– Скажите, а что, в те ночи лаяла только ваша собака? Почему вы решили выйти? Разве раньше такого не было?
– Вы знаете, когда долго держишь собаку, начинаешь понимать ее, не хуже, чем человека. Собака по-разному лает на другую собаку, кошку. Даже людей она различает. На хорошего, пусть незнакомого человека, гавкнет раз-другой и замолчит. А тут рвала цепь. Да и соседские собаки очень сильно лаяли. Потому я и вышла. Но в первую ночь никого не видела, а вот на следующую… Вам, наверное, Лев Игнатьевич рассказал.