– Вам не кажется, Борис Иванович, что начал интересоваться нейрохирургией сначала ваш незабвенный доктор Шнайдер, а Шаргин уже продолжил?
Хижин удивленно взглянул на майора:
– Действительно! Вы знаете, мне как-то не приходило это в голову. Странно, действительно, очень странно. – Но поразмыслив, сказал: – Впрочем, Шнайдер мог завещать свои незавершенные труды молодому коллеге, тем самым увлечь его. И тогда Шаргин продолжил исследования доктора.
– Значит, они должны были вести какие-то записи? Я правильно понимаю?
– Да-да, конечно, но после гибели Шаргина здесь ничего не оказалось. И сейф его был пуст. – Увидев вопросительный взгляд Калошина, поспешил добавить: – Там, конечно, были кое-какие финансовые документы, печать, разные бумаги, касающиеся работы клиники, и все.
– Но тогда оставалась здесь, как я понимаю, Кривец. Ведь она, судя по вашим словам, была в курсе всех работ Шаргина. Ее не спрашивали об этих записях?
Хижин только пожал плечами:
– Так ведь считалось, что я ничего не знаю. Поэтому мой вопрос вызвал бы, по меньшей мере, недоумение.
Калошин согласно покивал.
– Получается, – высказал он предположение, – что эти записи или уничтожила Кривец, или она же их передала другому участнику этого эксперимента, который остался неизвестен. Тогда можно предположить, что ваши опасения по поводу исчезновения женщины не беспочвенны.
Хижин по-бабьи обхватил руками лицо:
– Это ужасно! Ужасно! Значит, я был прав! – Калошин поспешил остановить стенания доктора: – Успокойтесь, Борис Иванович! Давайте продолжим наш разговор. – Тот согласно кивнул, а майор спросил его:
– Вы знаете, от чего умер Шнайдер?
– Банальный бронхит, только страшно запущенный. И, будучи сам врачом, он, практически, никогда не лечился. Да и возраст был уже немалый.
– Товарищ майор! – Доронин стоял у полки с журналами и перебирал стопки. – Обратите внимание, здесь все журналы по нейрохирургии (название не прочитаю сразу – немецкое) разложены строго по месяцам от первого до двенадцатого, а за 1939 год – один отсутствует. – Калошин подошел к нему, взглянул сначала на указанную стопку, потом на Василия:
– Дотошный ты! Молодец! За какой месяц журнал?
– Февральский. Спросить надо у хозяина кабинета. Может быть, и Борис Иванович знает, кто интересуется этими изданиями? – Доронин повернулся к слушающему их разговор Хижину.
– Да нет, я теперь крайне редко сюда захожу. Мы с коллегой поделили строго свои обязанности. Хозяйство, правда, осталось по-прежнему на мне, а вот основное заведование – это… – он удрученно развел руками.
Молодой врач на их вопрос ответил, что никогда не интересовался нейрохирургией, и журналы эти его не интересуют, во всяком случае, в данное время. Кроме него в кабинете никого не бывает, воспользоваться его отсутствием никто бы не смог. Журнал, скорее всего, отсутствовал уже до того, как он занял этот кабинет. Потом проводил оперативников с доктором в лабораторию Шаргина. Там царила стерильная чистота, но чувствовалось, что уже давно никто не пользовался этим помещением. Калошин с Дорониным осмотрели его насколько можно тщательно, обошли все углы, но ничего интересного для себя не обнаружили, с тем и удалились. На крыльце им опять встретилась Анна Григорьевна. Калошин попросил ее уделить им немного времени еще. Она охотно согласилась, хотя, видно было, что такое внимание к ее персоне несколько смущает женщину. Она попросила немного подождать, и, прихватив свой незамысловатый инструмент, удалилась. Хижин с разрешения Калошина пошел к своим больным, взяв слово с гостей, что они обязательно зайдут пообедать. Те с готовностью согласились и уютно устроились на скамье под кустами сирени. Осеннее солнце дарило свое угасающее тепло. Воздух был необыкновенно чист – дышалось полной грудью. Доронин предложил закурить, но Калошин, вытянув длинные ноги, подставив лицо солнцу, отрицательно помотал головой:
– Тебе тоже не советую. Здесь такая природа! Озон! – он глубоко втянул в себя воздух. – Если бы не работа, отдохнул бы здесь денька два.
Доронин засмеялся. Калошин, поняв, что сказал не то, улыбнулся: