– Вы кому-нибудь рассказывали об этом?
– Нет… – Она посмотрела на мужчин умоляющим взглядом. – Я понимаю, что поступила плохо, но я видела, как доктор Шнайдер возвращал память советским солдатам после тяжелейших ранений в голову. Здесь после отступления немцев был госпиталь, и очень много раненых прошло через наши руки. Шнайдер принимал самое активное участие в их излечении. Как я могла его предать? Я знала, что он много занимался исследовательской работой. Значит, ещё много пользы мог бы принести людям, если бы не умер.
– Вы знаете причину его смерти? – решил просто уточнить Калошин, но ее ответ привел оперативников в замешательство:
– Да, я знаю. Он умер от ранения в легкое. Правда, оно не было тяжелым. – Увидев, что мужчины удивленно переглянулись, она пояснила: – Доктор по неизвестным мне причинам скрывал от всех этот факт, и, практически, не лечился. Мне же пришлось однажды оказать ему помощь – рана загноилась, и ему было довольно неудобно ее обрабатывать. Он обратился ко мне, но при этом просил о строжайшем соблюдении тайны. Можно сказать, что настаивал на этом. Я – медик, чужие тайны хранить умею. От такого ранения очень часто развивается и бронхит, и воспаление легких, поэтому скрыть истинную причину смерти было не трудно.
– Но ведь кто-то делал вскрытие?
– Да, его коллега – хирург Берсенев. Свидетельство о смерти написал он, и никто не оспаривал его выводов – для этого просто не было причин. – Калошин с Дорониным в очередной раз многозначительно переглянулись. Майор поспешил спросить:
– Вы знали Берсенева? – при этом он сделал ударение на каждом слове.
– Этот человек мне жизнь подарил. – Она скромно улыбнулась. – Когда я заболела, он сам меня прооперировал. Конечно, здоровье полностью ко мне не вернулось, но я могу работать.
– Как долго Шнайдер работал с Берсеневым?
– Берсенев впервые приехал сюда, когда уже немцы оставили наш город. Они сразу же стали вместе оперировать.
– С Шаргиным Берсенев тоже работал?
– Да, но не так часто. Пару раз я видела его – это было незадолго до гибели Шаргина.
– Как вы думаете, был ли Берсенев знаком с неизвестным в маске? – в очередной раз Калошин решил проверить слова Хижина и уточнить, не мог ли сам Берсенев скрывать свое лицо.
– Наверное, он ведь приезжал в то же время, что и неизвестный. По крайней мере, я видела это однажды. – Майор удовлетворенно кивнул – волнующий его вопрос отпал.
– Вы знаете о том, что он погиб? – Калошин постарался сказать это как можно мягче, тем не менее, реакция женщины его поразила – она буквально побелела, схватилась за сердце и, тяжело дыша, откинулась на спинку скамьи. Едва прошептала:
– Не может быть!..
Доронин вынул платок и кинулся обмахивать лицо женщины, не зная, что делать дальше. Калошин тоже растерялся, но быстро взял себя в руки:
– Анна Григорьевна, вам нужна помощь? Кого-нибудь позвать? – заглядывая в посеревшее лицо, спросил он, но она отрицательно замахала рукой:
– Нет-нет! Я сейчас… сейчас… – достала из кармана халата пузырек с таблетками, кинула одну в рот и, виновато взглянув на мужчин, сказала:
– Простите меня, это так неожиданно… – Потом глубоко вдохнув и задержав дыхание, как перед прыжком в воду, выпалила: – Нет, я говорю неправду – это было ожидаемо. Я подозревала, что подобное может случиться с ними со всеми. Да, я боготворила Шнайдера – он творил чудеса с памятью солдат, Берсенев, безусловно, помогал ему в этом – он оперировал этих раненых. Они проводили операции на мозге, я это точно знаю. Как медик, я понимала, что эти операции были скорее экспериментальными работами этих докторов – я слышала их разговоры – они говорили в основном на латыни, но я вполне разбиралась во многих определениях. Да и прооперированные ими больные возвращались в строй. Умер только один, первый. Но ведь была война, и я понимала, как и все другие, что главное – время. Спешить приходилось везде и во всем. – Она тяжело сглотнула, дотронувшись до груди. На вопросительный взгляд Калошина в очередной раз отрицательно помахала рукой: