– И такое возможно. Но Чижов… Этот-то напрямую связан с Шаргиным. И если допустить, что Шаргин сообщил Полежаеву некие сведения об этом «фрукте», то Чижова уже можно привязать к этим событиям. Будем делать у него обыск. Орудие преступления принадлежит ему, и вся история с кражей инструментов может быть изощренной выдумкой. Незнакомца из клиники он тоже видел, когда тот заходил к нему в палату. Согласен?
– Но у нас есть ещё одно лицо, которое необходимо найти – некто Туров, второй оперируемый, – добавил Калошин. – Необходимо составить его фоторобот, ведь в клинике его видели многие. Этим займется Доронин.
– Так-так-так! Верно! Ты сказал – тебе и карты в руки. Фотографии Полежаева и Каретникова у нас уже есть. Дождемся Моршанского, он должен привезти все материалы из архива, тогда и проведем опознание. Сейчас, думаю, пора отдыхать.
Калошин полистал записную книжку, в которую заносил все необходимые сведения и, жирно подчеркнув какую-то запись, обратился к собеседнику:
– Андрей Ефимович, попроси своих ребят разыскать один любопытный журнал. Возможно, что его удалили из подшивки намеренно. – Он показал название и номер исчезнувшего журнала.
Дубовик одобрительно посмотрел на майора:
– С тобой легко работать. Думаю, что это дело мы закончим вместе. В нашей системе, сам знаешь, после реорганизации людей поубавилось. Так что, нелегко тебе будет от меня отделаться, – шутливо погрозил пальцем. – Жду тебя утром.
Ранний звонок телефона разбудил Калошина. Он схватил трубку и раздраженно произнес:
– Слушаю! – На другом конце провода раздался немного резковатый голос Дубовика:
– Извини, Геннадий Евсеевич, что звоню в такую рань, но дело наше с тобой не терпит отлагательств. Пришла спецпочта. Жду тебя. – Ничего больше не объясняя, отключился.
Калошин, как всегда, по-военному, быстро собрался и через двадцать минут был в отделе. Дубовик пил горячий чай, вкусно пахнущий травами. Громко прихлёбывая, показал стакан:
– Вот, дежурный заварил по какому-то своему рецепту. Цвет какой! А вкус!.. М-м-м!.. И здорово бодрит. Рекомендую. – Сам же, отставив почти пустой стакан, закурил. Показал глазами на лежащий на столе Калошина пакет: – Изучай. – Придвинув поближе «Ремингтон», стал что-то быстро отстукивать, прищуриваясь от сизого дыма торчащей в уголке губ папиросы.
Калошин, налив чаю, раскрыл пакет, вынул несколько листов и углубился в чтение. В документах были личные дела Каретникова и Полежаева, а также стенограмма допроса Пасюк А.А. – одного из бывших сослуживцев Шнайдера, прочитав которую, Калошин понял, почему его так спешно поднял с постели Дубовик. В ней содержались сведения, в корне расходящиеся с рассказом об этом человеке санитарки Песковой. По словам допрошенного врача Шнайдер имел семью, но она осталась на оккупированной территории Украины, где до войны в одной из неврологических лечебниц он практиковал, причем считался великолепным специалистом в области психиатрии, почему и был переведен сначала в Москву, а потом и в К***. Поскольку заведующий местной клиникой Хейфиц – как и говорила Пескова – был арестован, то на его место направили Шнайдера. Необходимость этого назначения состояла в том, что в данной клинике на излечении в тот момент находилась некая высокопоставленная личность из высших эшелонов власти. Шаргин же, временно замещающий Хейфица, был слишком молод и не имел практики. Семья Шнайдера, как предполагалось, должна была присоединиться позже, но, к сожалению, война внесла свои коррективы. Доктор, не смотря на наступление немцев под Москвой, все же отправился к месту новой службы, чтобы участвовать, как и было сказано ранее, в эвакуации больных. Больше Пасюк не встречался со Шнайдером, и о его судьбе ему в тот момент ничего не было известно. Но после войны он случайно разговорился с одним чиновником из отдела Здравоохранения, так вот тот рассказал, что Шнайдера разыскивала жена, но к тому времени, доктор уже скончался, о чем ей и сообщили. Однако узнав о причине смерти, она написала, что ее муж был абсолютно здоровым человеком, и если чем и страдал, так только ожирением. Пасюк подтвердил, что, действительно, Шнайдер отличался «большими формами при невысоком росте», но война многих меняла до неузнаваемости и болезнями награждала сполна. Чиновник же только посетовал, что сожалеет о смерти такого прекрасного специалиста.
Калошин, почувствовав на себе пристальный взгляд Дубовика, сказал:
– Почему-то я не удивлен. Наоборот, начинают заполняться пустые клетки нашего кроссворда. Даже как-то спокойнее становится. Вопрос у меня к тебе один: как ты так быстро определился со Шнайдером. Я ведь только вчера вечером тебе про него рассказал.