Калошин, войдя в кабинет, сразу же бросил на стол перед Дубовиком папку с личным делом Шнайдера и, накрыв ее большой ладонью, с ожесточением произнес:
– Вот этот человек мне знаком!
Дубовик с силой вытянул из-под его руки дело и вслух прочитал фамилию на сером картоне.
– Выпьешь? У меня коньяк. – При этом он не спеша достал стаканы и початую бутылку «Арарата». Калошин почувствовал некоторое раздражение от показного спокойствия майора, но тут же взял себя в руки, понимая, что подобные чувства не могут быть помощниками в их деле. Коньяк выпил залпом стоя у стола. Шумно выдохнув, сел поближе к Дубовику и спросил с напускной строгостью:
– Воронцова моего куда дел?
Дубовик усмехнулся:
– Успокоился? Вот и хорошо. Воронцов твой при деле – опрашивает всех знакомых и сослуживцев Чижова, пока тот отдыхает в камере. Копает твой опер, одним словом. Удовлетворен? Ну, а теперь очередь за тобой.
Калошин коротко хохотнул:
– Ну и хитрый же ты, майор!
– Да нет, тут дело в другом, и тебе это не меньше меня известно. Ты забежал взмыленный, будто черт за тобой гнался. Стал бы рассказывать сразу – получилось бы сумбурно. Теперь кровушка успокоилась, мысли пришли в порядок, вот и вещай свою историю. Мне ведь тоже не терпится ее узнать, – при этих словах он подошел к двери, открыв её, выглянул в коридор: – Моршанский должен появиться, его приезд теперь кстати. Он может тоже кое-что прояснить.
– Так рассказывать, или будем ждать следователя? – немного раздраженно спросил Калошин.