Калошин спокойно отодвинул Каретникова тыльной стороной ладони и сказал:
– Успокойтесь! Если мне надо будет обвинить вас в чем-то, я принесу постановление от прокурора. Сейчас я беседую с вами. – Он вынул из планшета фотографии Шаргина, Берсенева и настоящего Шнайдера и стопкой подал их ему. Сделал Калошин так намеренно. И теперь внимательно наблюдал, как Каретников перебирает снимки: первые два быстро убрал друг за друга, задержался он только на фотографии Шнайдера – ясно, что его он не знал, но ответил, однако, что видит впервые всех троих. Хитрости Калошина он не уловил. А тот вынул ещё одну фотографию – «Лорда» – Вагнера. Каретников замешкался. Было заметно, что он раздумывает над ответом, и злится на себя за то, что не может быстро сообразить, как правильно поступить – снимок в журнале и тот, что подал Калошин, с первого взгляда как будто отличались друг от друга. И при любом ответе можно было попасться на лжи.
– Вроде бы на кого-то похож… – нарочито неуверенно произнес он и вздохнул облегченно, решив, что выбрал правильную тактику.
– На кого? – быстро спросил Калошин, принимая игру противника.
– По-моему, на человека в журнале… – так же, будто в раздумье произнес Каретников.
– Но вы же даже не взглянули на него. Как же вы с вашими воспаленными глазами смогли так быстро установить сходство? Или вы все-таки знаете этого человека? – в упор посмотрел на него Калошин.
Каретников взвился:
– Вы опять меня в чем-то подозреваете? Вы! Вы не имеете права!
– Отчего же? Подозревать – это как раз мое право. Это – моя работа, и, поверьте, делаю я её очень хорошо! – Калошин встал. – Проводите меня. Да, советую вам пока никуда не отлучаться. Думаю, что скоро это все закончится.
– И вы оставите меня в покое? – с затаенной надеждой спросил Каретников.
– Ну, разумеется! – насмешливо ответил майор и направился к воротам, не дожидаясь, когда хозяин последует за ним. Уже закрывая калитку, он краем глаза увидел, как хозяин вынул носовой платок, вызвав в его мозгу очередную вспышку неясных воспоминаний.
Стоя на дороге, Калошин опять мучительно пытался вытянуть нечто из глубин своего подсознания, что пыталось выплыть наружу, и все время ускользало. Он чувствовал, что это воспоминание очень важно для него, но чем больше напрягал память, тем дальше отступали картинки, исчезая одна за другой.
Глава 27
Городецкий появился в отделении сразу же после возвращения Калошина. Он живо взялся за перевод статьи. По его возбужденному бормотанию можно было понять, что эта статья крайне заинтересовала его.
Дубовик и Калошин в сторонке у окна обсуждали результат беседы с Каретниковым.
– Ты уверен, Геннадий Евсеевич, что узнал он всех?
– Уверен! Конечно, как всегда, остается доля скепсиса, но от этого моя уверенность в его виновности не уменьшается.
– Может быть, он всего лишь такой же исполнитель чужой воли? – Дубовик покрутил пальцами возле виска. – Какой-то он верченый, порой даже неадекватный. Так и хочется глянуть, нет ли у него дырки в голове. – Калошин невесело улыбнулся на эти слова. – На чем же нам его поймать, а? Нечего, нечего ему предъявлять. Дождемся, что белорусские ребята накопают.
– Товарищи офицеры! – обратился к ним Городецкий. – Позвольте вашего внимания.
Калошин и Дубовик резво подошли к столу, за которым сидел эксперт.
– Я попытаюсь объяснить вам простым языком все, что выудил из этой статьи. Скажу сразу, то, что описывается в этой статье, гениально. Но!.. Представьте себе, что мозг человека – это некое устройство, недоступное постороннему вмешательству. Но вот появляется некий злой гений, который находит лазейку для проникновения в самые недра этого устройства: он вживляет в него крошечную микросхему с определенной информацией, на ней записан так называемый «язык общения» с тем самым устройством, каковым является мозг. Специальная антенна улавливает посылаемые этой микросхеме импульсы откуда-то извне. А уже она в свою очередь переводит и отправляет определенные команды на мозг. Человек четко их слышит. Причем, он абсолютно подчинен этим командам. Даже его тело претерпевает некие изменения. Что может совершить такой индивид, остается тайной за семью печатями. Но, думаю, что очень многое. Здесь изложена теория. Повторяю: теория! И звучит, согласен, фантастично. Но, рискну предположить, что некие эксперименты все же проводились, и довольно успешно, судя по вашему интересу к этой статье. Сейчас наука очень далеко ушла, об опытах немецких ученых на мозге человека весь мир наслышан. Чего стоили эксперименты одного только Зигмунда Рашера! А уж какие тайны скрывались в закрытых лабораториях Третьего Рейха, до конца никто, наверное, не знает. И вот, возвращаясь к вашему вопросу об этике ученого, скажу: здесь нет ни общечеловеческих норм морали, ни порядочности, ни добродетели. Если представить, что Полежаев разрабатывал эту теорию, учитывая совокупность собранной у него литературы, то это как раз тот случай, когда физика является основоопределяющей наукой, а психиатрия – лишь побочный объект исследования. Но я склоняюсь к мысли, что профессор был лишь необходимым звеном в чьей-то страшной игре, и работал вслепую, то есть не представлял конечного результата этой работы.