Он отрицательно помотал головой.
– Так, может, попробуешь? Вдруг тебе понравится. А вместо хлеба испечем шарлотку. Никаких дрожжей. Нужны только яйца, мука, сахар и яблоки. Это в вашем дворце найдется?
Сначала мы с ним прокрались в курятник. Надо сказать, куры нашему визиту не обрадовались. А петух – тот вовсе озверел, видимо, был из бойцовых. Успокоился, лишь когда Иван выдрал у него из хвоста перо. С перепугу несушки стали нестись наперегонки, так что мы легко раздобыли три свежайших яйца.
После курятника поход в ночной сад показался романтической прогулкой. В саду звенели кузнечики и волшебно пахло яблоками. Прежде чем тряхнуть дерево, Иван посадил меня на плечо – побоялся, как бы меня спелым плодом не зашибло. От такого внимания я чуть не расплакалась.
На кухне к нам присоединился проснувшийся Наставник. Пока мы с ним одним ножом, как пилой, нарезали яблоки, мой царевич энергично взбивал вилкой яйца, муку и сахар. По-моему, он получал от этого удовольствие. Я то и дело заглядывалась на его мускулы под льняной рубахой, на потемневшие от пота кудри. Наставнику приходилось сильно дергать нож, чтобы вернуть меня к работе.
Вытащив шарлотку из печи, мы отправились спать. «А ты забавная», – хмыкнул Ванечка, устраиваясь напротив меня на подушке. И воткнул в мою подушку красное петушиное перо.
От нашей шарлотки царь-батюшка пришел в восторг. Мало того, что, причмокивая, съел сразу всю, так еще назвал Шарлоткой свою любимую борзую. Хотя до сих пор ее звали Васильком и считали кобелем.
На следующий день царь выкатил новое требование – соткать за ночь для него ковер. Тут Иван даже ложиться не стал. Сразу спросил, что будем делать.
Ткать я, само собой, тоже не умела. Но ответ у меня был. Выслушав его, Ванечка взбеленился почти так же, как накануне. Как когда узнал, что я не Василиса. Но других идей у него не было, и он отправился к кастелянше за льняной простыней.
Мы расстелили простыню на полу, муж улегся на нее, раскинув руки, и я обвела его по контуру углем из печки. Потом мы обведенное место раскрасили. Красок у нас было завались, всех цветов, с Иванова детства сохранились. Перемазались, конечно, но портрет царя вышел на славу. Как известно, при рисовании портрета главное – не начать его потом рассматривать. Но мы правило нарушили и в самом конце, посовещавшись, дополнили картину несколькими новыми квадратами и треугольниками.
Закончив, мы разбудили Наставника.
– Совсем неплохо, – объявил он, оглядев портрет с высоты комода. – Вполне приличный образец абстракционизма. Скажу конкретнее, – он спрыгнул на полотно и обскакал его вдоль и поперек. – Это почти супрематизм. Не хуже, чем у Малевича.
Половину оставшейся ночи мне пришлось объяснять Ванечке, что такое абстракционизм и чем супрематизм отличается от кубизма и примитивизма. Для наглядности мы еще несколько картин нарисовали. Поменьше, чем первая, зато каждая в своем стиле.
Под конец Ванечка устал так, что завалился спать, не отмывшись от краски. И уже сквозь сон пробормотал:
– С этой Лукерьей хоть век живи – не соскучишься.
Его слова прогнали мой сон. Я вышла на крыльцо. Там сидел почему-то грустный Наставник и таращился на звезды.
Я села рядом. И не удержалась.
– Кажется, я начинаю Ванечке нравиться. Скоро он полюбит меня так же сильно, как люблю его я. Как когда все вокруг видится в розовых бантиках. Даже ты.
– Да не существует этой вашей хваленой любви в розовых бантиках, – вдруг взорвался Наставник. – Нет ее в мире, и баста! Чертова уйма теорий о любви есть, а самой ее нет.
Я с интересом на него покосилась. Для этого мне даже не пришлось поворачивать глазные яблоки. Глаза у лягушек устроены так, что мы можем смотреть одновременно вверх, вниз и направо или налево. Так вот, вид Наставника слева мне не понравился. Бешеный был какой-то вид. Если бы я была Дездемоной, я бы сейчас перепугалась.
Но душить меня пока вроде было не за что, и я осмелилась скептически хихикнуть.
– Вижу, ваше высочество, вы мне не верите, – голос Наставника дрожал от ярости. – Влюбились в олуха и больше ничего знать не желаете. Хоть бы трактат какой-нибудь исследовательский почитали. Один знаменитый кавказец недавно такой сочинил. В нем все исключительно о любви.
– Шестой, – заметила я. – Совет номер шесть. Не принимается. По договору с папенькой я должна следовать только каждому восьмому твоему совету. Читать ничего не буду.
– Ладно, – Наставник закатил глаза. – Тем утром, когда мы гонялись за вашим придурком по болотам, вы спрашивали, почему о любви так много говорят.
– Четыре раза спрашивала, – уточнила я.