А Браун все медлит, все не дает сигнала. Он целыми днями пропадает в горах.
Как негры, хотел бы он увидеть какое-нибудь знамение с неба, чтобы окончательно уверовать в божественную волю. Но знамения не было, и он возвращался домой изжелта-бледный, с ввалившимися глазами и бескровным ртом. Люди задыхались на чердаке, и ропот все возрастал. Теперь они опасались даже спускаться вниз, и, только когда внезапно над горами разражалась гроза, они высыпали гурьбой под ливень и бегали, сорвав с себя рубашки, опьянев от воздуха и давно не виданной свободы. Браун наблюдал за ними, стоя у окна. Дольше медлить невозможно! Теперь или никогда!
Кэги - самый дальновидный - настаивал, чтобы капитан поговорил с людьми, объяснил им наконец свой план в подробностях. Люди думают, что капитан собирается уводить негров в горы, и не понимают, почему он медлит. Надо сказать им, что задача куда более грандиозная, что их ждут гораздо большие опасности, что они будут рисковать своими жизнями. Надо рассказать им все, как это задумал Джон Браун.
И вот вечером на кухне фермы перед большим, жарко пылавшим очагом собрались негры и белые.
За окном было черно и сыро. Энни и Марта, закутавшись в плащи, ходили вокруг дома на страже. Кто-то подбросил в очаг большое полено, искры взлетели вверх огненным фонтаном, сухая кора затрещала, и стало слышно, как ветер гудит в трубе.
Браун оглядел своих товарищей. Всё это были молодые, полные сил люди, которых идея свободы заставила бросить их дома, мирный, привычный труд и пуститься навстречу опасностям. В случае неудачи их ждала гибель. Всем были известны суровые законы Союза, карающие за бунт против существующего строя. Они окружили теперь своего капитана: Кэги - ученый-латинист, писатель и философ, два брата Коппок - крепкие фермеры из Спрингдейла, свободный мулат Копленд, молодой боец Стевенс, беглый негр Андерсон, Лири, который мечтал освободить свою семью, Кук и три сына Брауна. Неровный свет свечей пробегал по их лицам - возбужденным, беспокойным. Все глаза с нетерпеливым ожиданием смотрели на капитана. И в далекой виргинской хижине, в глухой ночной час люди услышали наконец то, что задумал этот "старый отчаянный храбрец" Браун Осоватоми.
В ближайшие дни, пользуясь ночной темнотой, они проберутся в соседний город Харперс-Ферри. По дороге перережут телеграфные провода, арестуют часовых на мосту через Потомак, поставят там свою стражу, а затем в городе захватят здание правительственного арсенала. Арсенал издавна охраняется очень плохо. Тамошнюю стражу надо взять, не подымая шума. Когда арсенал будет захвачен, в их руках фактически окажется не только весь город, но и весь штат. Из огромных запасов арсенала можно будет раздать оружие неграм, которые восстанут по всем окрестным плантациям. По всему Югу свобода распространится, как огонь по сухой траве. Конечно, будет и сопротивление, но они возьмут заложниками самых крупных здешних плантаторов, и, конечно, для выкупа этих людей виргинцы пойдут на любые условия.
- Теперь вы знаете мой план. Вы можете идти за мной или оставить меня. Я не приказываю вам, я даю вам возможность решать самим... Мы призваны совершить высокое дело. Мы можем погибнуть и пролить чужую кровь. От нас отвернутся многие, мы потеряем, может быть, и друзей. Все это я говорю вам сейчас, чтобы вы знали, на что идете, когда будете решать.
Громкий ропот пронесся по кухне.
Оливер, младший сын Джона Брауна, весь пылал:
- Опять кровь! Опять как в Поттавоттоми! Я не пойду!
- Это безумное предприятие! - Средний сын Брауна, Уатсон, резко двинул скамейкой. Он был удивительно похож на отца: те же нависающие брови и светлые глаза, волевое лицо. - Отец, неужели ты серьезно решил выступать? - обратился он к Брауну. - Ведь это безумие, отец! У нас слишком мало людей. Если придут солдаты, нам не уйти. Харперс-Ферри настоящая ловушка. Город стоит на слиянии двух рек: Потомака и Шенандоа. Существует только один мост - через Потомак. Если этот мост будет от нас отрезан, мы окажемся в западне.
- Ты забываешь Канзас, - отвечал Браун, - там нас тоже было немного, но мы справились с тремя сотнями негодяев. Поверь, как только мы возьмем Ферри, к нам придут со всех плантаций негры, сотни рабов, которые мечтают о свободе.
Уатсон покачал головой.
- Боюсь, пока негры хорошенько не узнают, кто мы такие, что мы делаем и зачем, они не придут. Мы все это время учились маршировать и мало заботились о том, чтобы сообщить им о наших планах. Здешние негры не знают о нас.
- О, проклятые неженки! Вы хотели драться, а когда старик хочет вас вести, вы от него отрекаетесь! Вы спасаете свои проклятые шкуры! - заорал вне себя самый молодой, Хэзлет. - Проклятые шкурники!
- Я буду делать то, во что я верю, - сказал Браун. - Вам всем меня не переубедить. Я вижу, что мои собственные сыновья отступаются от меня. Тем хуже, но это ничего не изменит. Я бросил свой очаг и стал солдатом, потому что не могу терпеть рабство в моей стране. Идете вы или остаетесь? Выбирайте, здесь каждый свободен...
- Голосовать!
- Голосовать мы хотим!
- Вы хотите голосовать? Вы, я вижу, против меня, но я не хочу вредить нашей работе. Я отказываюсь от командования. Я больше не ваш начальник. Выбирайте нового, и я стану ему подчиняться, как рядовой. Пускай он решает.
И Джон Браун вышел, держась все так же прямо, с таким же непреклонным выражением лица. Никто так и не узнал, чего стоила ему эта выдержка. Ведь он не ожидал противодействия, он был уверен, что все они беспрекословно последуют за ним. И вот теперь они остались там, в кухне, они будут голосовать, они будут решать: идти или не идти на Харперс-Ферри, добывать или не добывать свободу черному народу.
Целую ночь продолжались гневные, возбужденные споры. Люди говорили друг другу самые злые, самые обидные слова, вспоминали прошлое, разбирали все поступки капитана. За него были двое: Кэги и Хэзлет. Все остальные против. Хэзлет, багровый от ярости и огорчения, видел, что дело вот-вот провалится, что если постановят провести голосование, то явное большинство будет против капитана и против его похода.
Так это и случилось. Проголосовали: "Кто за то, чтобы идти на Харперс-Ферри, выполнять этот безумный план?"
- Я против.
- И я!
- И я!
И все же семь человек захотели остаться верными Джону Брауну и проголосовали за него. Но большинство - двенадцать голосов - решали дело: они не хотели идти на верную смерть, они отказались следовать за капитаном.
Тяжелая тишина наступила в кухне Кеннеди-Фарм. Все было решено, замолкли все споры. Старика не было: условились сообщить ему результат голосования утром. Брауновцы не смотрели друг на друга, у всех было тяжелое настроение: как будто все они только что предали лучшего друга.
Внезапно Кэги вскочил с табурета, оглядел товарищей:
- Что же вы теперь намерены делать? За кем вы пойдете? Что станете делать со своими жизнями?!
Его маленькое худое лицо пылало. И этот жар его словно передался другим, тем, которые только что голосовали против. Встал Стевенс. Только что он был самым непримиримым, самым яростным из тех, кто не хотел следовать за капитаном. Но сейчас он заговорил, и во всех этих юношах начал совершаться какой-то быстрый, почти молниеносный перелом. Стевенс говорил о Джоне Брауне, о его жизни. Вот он не думает даже о том, что подвергает опасности эту жизнь. Хватит ли у них, у ребят, такой же решимости, хватит ли у них отваги идти вот так же, до конца, ради большого дела?!
И еще один из юношей выступил, и еще... В окна смотрел серый рассвет, когда они снова проголосовали. Теперь не раздалось ни одного голоса против капитана.
- Напиши ему письмо.
- Да, да, напишем, что мы ему доверяем, что мы готовы идти за ним...
И вот уже Кэги сидит за вымытым Мартой деревянным столом и пишет письмо Джону Брауну. "Дорогой сэр, - так начинается это письмо. - Мы единогласно решили подчиниться вашим приказаниям..."
Утром письмо было вручено Джону Брауну. Лицо капитана, осунувшееся за ночь, разгладилось. Словно для того, чтобы отмести последние препятствия, из Чеймберсберга приехал бледный, невзрачный юноша, почти мальчик. Юноша сказал, что его зовут Мэриэм, что он аболиционист и решил отдать себя и свои деньги в распоряжение капитана Джона Брауна.