Между тем оба аболициониста созвали в гостиную невольников Бирна и сказали им, зачем они здесь. Впервые в этих стенах говорилось о свободе черного народа. Нервно шагавший по комнате Бирн уловил несколько слов: "Все люди рождены свободными и равными". Он крикнул в бешенстве:
- Что вы тут им болтаете?! Я, когда хочу заставить их что-нибудь сделать, стреляю в них! Это лучший из моих доводов!
На шум явилась тетка Бирна, старая леди, похожая на летучую мышь. Эта особа строго следила за чистотой ковров в доме и за обществом своих племянников. Увидев незнакомых вооруженных людей, она сварливо набросилась на домочадцев:
- Чего вы стоите, разинув рты, почему не выгоните из дому этих бродяг!..
И даже когда обоих ее племянников посадили по распоряжению Кука и Тида в тележку и отправили под конвоем негров в Харперс-Ферри, старая леди не перестала ворчать на незваных гостей, которые топчут грязными сапогами ее ковры.
Кук и Тид поехали дальше, в Кеннеди-Фарм, за оружием и неграми. Но, к их удивлению, на ферме все было тихо, не видно было ни вооруженных людей, ни оседланных лошадей, ни приготовлений к бою. В кухне, угрюмо уставившись в пол, сидели Оуэн и Мэриэм. Младший Коппок вырезал перочинным ножом тростниковую дудку.
Ничто здесь не напоминало о событиях, происходящих в пяти милях от фермы. Кук пробормотал проклятие. Но даже и он в эту минуту не знал, как далеко зашло дело и как нетерпеливо ждут в Ферри его прихода с подкреплением. Оуэн кратко сообщил, что за время их отсутствия ничего важного не произошло.
- А негры? - нетерпеливо перебил его Тид. - Надеюсь, ты подобрал хоть небольшой отряд из невольников?
Оуэн покачал головой. Нет, негры не приходили, заходил только кое-кто из соседей.
Кук яростно сплюнул. Оставалась еще слабая надежда на то, что негры отправились прямо в Ферри. Он начал лихорадочно нагружать свою повозку ящиками с оружием. Мужчины помогали ему. Барклей Коппок бросил вырезать свою дудку. Кук всех заразил своим волнением и напряженностью. Он что было мочи погнал лошадей назад, в Ферри, но дорога была еще размыта дождем, и у повозки скоро сломалась ось.
Кук принял эту новую неудачу стоически, не слишком ругаясь. К счастью, неподалеку была школа, учитель которой считался другом брауновцев. Здесь тоже ожидали негров, и учитель брался их направить в Ферри. Но, несмотря на то, что дело приближалось уже к ночи, негров здесь тоже не было. Учитель предложил Куку переночевать: быть может, негры явятся с рассветом. Они вместе разгрузили повозку и внесли ящики с винтовками в школу. Но Кук не сомкнул глаз и еле дождался зари. Его мучило сознание, что он не выполнил ни одного из приказаний Брауна. Вот он возвращается верхом в Ферри - один, без людей и без оружия! Что скажет он капитану? Как посмотрит ему в глаза?
Внезапно он услыхал звук выстрела. Еще один, еще... Сомнения быть не могло: стреляли в Ферри... Итак, значит, жители решили сопротивляться? Кук пригнулся в седле и поскакал. На вершине холма ему повстречались двое подростков. Он сдержал лошадь, чтобы поговорить с ними. Да, в Ферри воюют. Там засели какие-то аболиционисты, но теперь пришли войска и, конечно, быстро расправятся с ними. Уже семерых загнали в канал, и там они захлебнулись.
Кук бросил поводья и слез с лошади. Игра проиграна, это ясно. Он посмотрел вниз. С высокого холма весь город был виден как на ладони. Две реки сливались у подножия гор. Мосты, арсенал, подстриженный газон у железнодорожной гостиницы, блестящие рельсы, вырывающиеся из темной пасти Потомакского моста, - все это выглядело таким маленьким под ногами!
По неровным улочкам города взад и вперед сновал народ, иногда люди кучками собирались под прикрытиями. Из этих прикрытий вылетали, как изо рта курильщика, белые дымки, и эхо в горах повторяло звуки выстрелов. Кук различил кучку людей у дома на Верхней улице. Из этого дома было чрезвычайно удобно стрелять по машинной.
Несмотря на всю безнадежность положения, Кук сделал то, что должен был сделать. Он снял винтовку и, надеясь отвлечь на себя внимание людей с Верхней улицы, начал стрелять в них. Они были в полумиле, но Кук не напрасно гордился своей меткостью. Люди всполошились и, бросив обстреливать машинную, направили выстрелы в невидимого на холме врага. Раздался залп. Пуля сшибла ветку с дерева, к которому прислонился Кук. Больше ничего не оставалось делать. Кук слез в шлюз канала: здесь нашли гибель семеро его товарищей, пусть он будет восьмым...
Но судьба дала ему передышку: никто не заметил беглеца, и через несколько часов Кук постучался в дом знакомых ему фермеров-ирландцев. Ирландцы сделали вид, что не замечают мокрой одежды и спутанных волос нежданного гостя. Ему дали хлеба - он ел жадно и быстро. Будто нехотя, он спросил о событиях в Ферри. Ирландцы слыхали, что там все кончено и что в середине дня убит сам Джон Браун Осоватоми.
Тогда Кук поднялся и сказал, что ему пора уходить. У него были дикие глаза и хриплый голос. Ирландцы его не удерживали.
Выйдя из дому, Кук побежал. Он бежал и бормотал про себя: "Убит... убит!.." - без конца одно и то же слово. Так он добежал до Кеннеди-Фарм. Ферма была темна и пуста, дверь стояла распахнутая настежь, и ветер хлопал ее створками. Кук позвал. Сперва тихо, потом все громче, громче... Наконец, забыв об опасности, он начал кричать. Тогда из чащи елей, росших у дороги, вышли Оуэн, Барклей Коппок, Мэриэм и Тид.
- Все погибло, - сказал им Кук, - капитан убит.
И он упал к их ногам, словно сраженный пулей.
Но капитан не был ни убит, ни даже ранен.
С первыми лучами солнца забили барабаны. Горнист заиграл зорю. День обещал быть холодным и ясным.
Капитан встречал зарю у изголовья умирающих сыновей. За ночь новые морщины появились на лбу Брауна. Он страдал не за себя: к своей судьбе он был равнодушен. Его пугала участь людей, пошедших за ним, доверивших ему свою судьбу.
Тишина в машинной прерывалась только криками, долетавшими из-за стены, да стонами Оливера. Уатсон лежал тихо. Один из заложников, бывший когда-то фельдшером, осмотрел обоих сыновей, потом сказал с профессиональным спокойствием:
- К утру им станет легче.
Ему никто не поверил. Все знали, что рассвет несет не выздоровление, а гибель.
Оливер, задыхаясь, просил отца прекратить его мучения, пристрелить его.
- Нет, мальчик, потерпи немного, я уверен, тебе станет лучше, - нежно говорил ему капитан.
Но наступил момент, когда этому перестали верить и отец и сам Оливер. Тогда Браун положил руку на спутанные волосы юноши и повернул к себе его тонкое, почти девическое лицо.
- Слушай меня, Оливер, - сказал он глухо, - если ты умрешь, ты умрешь славной смертью, сражаясь за свободу. Если ты должен умереть - умри как мужчина.
И Оливер затих, как Уатсон. Он уже не стонал и не просил, чтобы его пристрелили. Только когда за стеной раздалась частая барабанная дробь, он вдруг приподнялся, словно хотел вскочить, и тут же упал навзничь. Что-то заклокотало у него в горле, голова свесилась на грудь. Джон Браун вздрогнул, пристально посмотрел в его молодое мертвое лицо и опустился на колени.
Обстрел начался не сразу. Морская пехота, которая пришла на рассвете, еще пила кофе, еще завтракала, и к осажденным голодным бойцам доносился запах поджаренного хлеба и каши, доводивший их до исступления.
Моряки в синих мундирах с белыми поясами, в голубых брюках казались особенно нарядными и подтянутыми. Позавтракав, солдаты разобрали винтовки и окружили машинную. Впереди построились две шеренги. Одна часть солдат была вооружена тяжелыми молотами, вроде кувалд, вторая - держала винтовки со штыками: было приказано не стрелять до последней возможности, чтобы не задеть и волоса на головах заложников в машинной.
Тысячи людей собрались на Боливарских высотах, на Лоудоновском склоне, на улицах. Из всех окон торчали головы любопытных. Сотни зрителей висели на заборах и на деревьях - все жаждали присутствовать на заключительной сцене этого спектакля. Лишь бы не пропустить ни малейшей подробности финала! "Сыны Виргинии" криком и свистом торопили и подзадоривали моряков.
- Ну-ка, начинайте вашу охоту! Затравите нам этого старого волка Брауна!