Это существование подобно быстрорастворимому кофе. Он почти так же хорош, как и настоящий, и его легче приготовить. При этом ты заранее допускаешь, что потребление важнее качества.
Едем в Майами, чтобы встретиться с Джоном и Джадом[12]. Аккуратные группы домиков похожи на подносы с канапе, плывущие в голубовато-зеленых, спокойных лагунах. День пасмурный, сырой — парилка после пронизывающего холода Нью-Йорка. Пальмы какие-то поникшие, испуганные, словно в предчувствии тайфуна. Майами кажется мне неестественным городом, значительно уступающим Лос-Анджелесу. У меня он вызвал отвращение. Даже теплый воздух казался не природным, а искусственно созданным. Мы приехали в Майами-Бич, где множество огромных отелей протянулось белым рядом у затхлого побережья Карибского моря. Сюда стоит ехать только для того, чтобы собственными глазами увидеть огромные и вульгарные «Фонтенбло», «Иден Рок», «Дорал»: вид их настолько отталкивающий, чудовищный, настолько (увы!) американский, что такое пропустить нельзя. Можно сказать, что это город мертвых, все жители старые, ни на что не годные, отходы производства. В лифтах пятидесяти-шестидесятилетние женщины стоят, как скот, в загоне. Чтобы выйти, надо сквозь них протискиваться. Они бродят по холлам, как сомнамбулы, — от одного приема пищи до другого, из комнаты в комнату, стреноженные, скованные — так раньше сковывали цепями чернокожих на невольничьих суднах; поведение идиотов в идиотском мире.
В каком-то смысле это европейский город, памятник мечте многих поколений бедных европейских крестьян. Они мечтали об аристократическом городе, о чем-то вроде Венеции и, когда представился случай, воплотили в жизнь свою мечту.
Режиссер, с которым сейчас работает Джад, называет Майами «накрашенным ногтем на ноге Америки». Но напрашивается и более отталкивающее определение: неподтертый зад Америки. Все самое худшее в стране проходит через него и остается здесь.
Мы сидим в гостиничном номере и просматриваем правку в сценарии «Волхва»; мое чувство реальности борется с представлением Джона Кона о зрелищности. У него все дерьмо или не дерьмо; он разрушает детали. Однако великолепно чувствует таинственную богиню кинематографа — Структуру. Он мне нравится. За его неистовством, детской любовью к спорту, за прекрасными качествами еврейского папочки, простотой в одном и хитростью в другом (в бизнесе) скрывается симпатичная личность.
Нет основных производителей. В Штатах не видно, чтобы кто-то занимался садоводством или земледелием. Никакой связи с землей. Эта пустота между городами порождает еще одну пустоту — отсутствие живого начала в жизни, что упрощает и разрушает Америку эстетически и интеллектуально.
Никто не пользуется чернилами — все пишут шариковыми ручками.
В Нью-Йорк; оттуда, замерзшие, прямо в Лондон.
Холодно, сыро, пасмурно. Рядом с нами, в гостинице аэропорта завтракает типично английская супружеская пара. Лопочут друг другу всякие пустячки. Жена: «Еще кофе будешь?» Муж: «А ты?» Жена: «Ну, нет». Муж: «А я… (замолкает, потом продолжает минуту спустя)…даже не знаю, может, еще чашечку выпью». Жена: «Выпей, если хочешь». Муж: «Ладно. Официант, еще чашечку. (Официант наливает кофе.) Выпью, пожалуй».
Ностальгическая тоска по Америке; не то чтобы эти двое говорили глупости — я знал, что под банальными словами таилось много чего, касавшееся их отношений, уступок друг другу, — все это передавалось через интонации, паузы, они не говорили того, что думали. Только очень старая, декадентская культура способна порождать такие таинственные диалоги — таинственные и упадочнические. Америка живет, а Англия погибает. Популярность в сегодняшней Америке английского искусства, английских поп-певцов, английских рецензентов, английских романистов, вроде меня, так же подозрительна, как культ Афин в Древнем Риме. Это отдых от реальности — не сама реальность. Мы их развлекаем — не учим и не направляем ни в каком смысле.
Едем домой — Элиз, храбрая девочка, сама везет меня в Лайм-Риджис; серенький, сырой день, на Уилтширских горах уже лежит снег. Какая Англия печальная, крошечная, сырая; маленькие автомобильчики стараются стать больше — жалкие претензии на то, чем обладает Америка: мощь, первенство в технологии.
12
Джон Кон и Джад Кинберг — американские сценаристы и продюсеры; они были продюсерами фильма по первому роману Джона Фаулза «Коллекционер».