— Босуэл и Джонсон называют эти цветы «год — ищи» [41]. Они не пахнут. Какая же болезнь может быть у Клер — нервы?
— Влияние климата, тетечка.
— А ведь сколько индо-англичан возвращается, Динни!
— Знаю. Но пока пусть будет хоть эта причина. Долго так продолжаться не может. Итак, пожалуйста, не говори даже Флер.
— Флер все равно узнает, скажу я ей или нет. Уж она такая. У Клер кто-нибудь есть?
— Никого! — Динни вынула коричневый халат и при этом вспомнила лицо молодого человека, когда он прощался.
— А на пароходе?.. — недоверчиво пробормотала тетка.
Динни перевела разговор на другое.
— Дядя Лоренс сейчас много занимается политикой?
— Да, такая тоска! Когда долго говорят о чем-нибудь, это всегда тоска… Что ваш кандидат — надежный, как Майкл?
— Он человек новый, но думаю, что пройдет.
— Женат?
— Нет.
Леди Монт склонила голову набок и внимательно посмотрела на племянницу из-под полуопущенных век.
Динни вынула из чемодана последнюю вещь. Это был пузырек с жаропонижающим.
— Англичане не возят с собой таких лекарств, тетечка.
— Оно для груди. Делия всегда мне его кладет. Я много лет вожу его с собой. Ты уже говорила со своим кандидатом?
— Да.
— Сколько же ему лет?
— Около сорока, мне кажется.
— А чем еще он занимается?
— Он К. А. [42].
— Как его фамилия?
— Дорнфорд.
— Когда я была девушкой, я слышала про каких-то Дорнфордов. Но где? Ах да, в Алхесирасе. Он был полковником в Гибралтаре.
— Вероятно, его отец. — Значит, у него ничего нет.
— Только то, что он зарабатывает в суде.
— Те, кому еще нет сорока, ничего там не зарабатывают.
— Ему, кажется, удается.
— Энергичный?
— Очень.
— Блондин?
— Нет, темный. Он своим трудом пробился в люди. Скажи, тетечка, у тебя затопить сейчас или потом, когда ты будешь одеваться к обеду?
— Потом. Я хочу поглядеть на малыша.
— Отлично. Он, наверно, только что вернулся с прогулки. Твоя ванная внизу около лестницы. Я подожду тебя в детской.
Детская, с окном из мелких стекол и низким потолком, была та самая, в которой и Динни и даже тетя Эм получили свои первые впечатления от головоломной загадки, называемой жизнью; теперь в этой детской малыш учился ходить. На кого он будет похож, когда вырастет, на Черрелов или на Тасборо, пока еще трудно было сказать. Няня, тетка и двоюродная бабушка образовали вокруг него восторженный треугольник и вытянули руки, чтобы он мог падать по очереди в их распростертые объятия.
— Он не гукает, — заметила Динни.
— Он гукает по утрам, мисс.
— Он падает! — сказала леди Монт,
— Не плачь, милый!
— Он никогда не плачет, мисс.
— Он — в Джин. Клер и я до семи лет ужасно много плакали.
— Я ревела до пятнадцати, — сообщила леди Монт, — и начала опять после сорока пяти. А вы плакали, няня?
— У нас слишком большая семья, миледи; негде было.
— У няни чудесная мать и пять сестер. Чистое золото!
Румяные щеки няни стали еще румянее; она потупилась, улыбаясь застенчиво, как девочка.
— Смотрите, чтобы у него ножки не стали кривыми, — заметила леди Монт, — довольно уж ему ковылять.
Няня забрала сопротивлявшегося младенца и посадила его в кроватку; важно нахмурясь, он уставился на Динни.
— Мама его обожает, — сказала Динни. — Она уверяет, что он будет похож на Хьюберта.
Леди Монт пощелкала языком, — по ее мнению, этот звук должен привлекать внимание детей.
— Когда вернется Джин?
— Не раньше, чем Хьюберт снова получит продолжительный отпуск.
Взгляд леди Монт остановился на племяннице.
— Священник говорит, что Алану придется провести в Китае еще год.
Динни помахивала бусами перед лицом ребенка. Она не обратила на слова тетки никакого внимания. С того летнего вечера, когда Динни в прошлом году вернулась домой после бегства Уилфрида, она и сама не говорила о своих чувствах и не допускала никаких напоминаний о них. Никто, может быть, даже она сама не знала, зажили раны ее сердца или нет. Динни его просто не чувствовала. Она так долго, так упорно боролась с болью, что сердце ее как бы ушло в сокровенные глубины ее существа, и она едва ощущала его биение.
— Что ты теперь собираешься делать, тетечка? Ему пора спать.
— Пройдемся по саду.
Они спустились вниз и вышли на террасу.
— О-о… — сказала Динни огорченно. — Гловер сбил все листья с тутового деревца. Они так чудесно трепетали на ветках и ложились кольцом на траву! Право, садовники лишены чувства красоты.