— Они не передумают, не такие люди… Ну, мне надо пойти вымыть руки.
Оставшись один, Адриан стал размышлять о той бесспорной истине, что у каждого свои заботы. Его заботой была в настоящее время болезнь его двух пасынков — Шейлы и Рональда Ферз, которые заболели корью. Благодаря прямо-таки священному ужасу, с каким его жена относилась к «заразным» болезням, он оказался изолированным в собственном доме. Судьба Клер не слишком его интересовала. Ему и раньше казалось, что племянница принадлежит к тому типу молодых женщин, которые по любому случаю готовы закусить удила и когда-нибудь непременно свернут себе шею. Он отдал бы трех Клер за одну Динни. Но если семейные истории Клер угрожали спокойствию Динни, они становились важными и для него. У Динни, как видно, особая способность непременно взваливать на себя чужое бремя: сначала Хьюберта, потом его самого, потом Уилфр. ида Дезерта и, наконец, Клер.
И он сказал, обращаясь к попугаю леди Монт:
— Несправедливо, Полли, правда?
Попугай, привыкший к Адриану, вылетел из клетки, уселся к нему на плечо и ущипнул за ухо.
— Не одобряешь, да?
Зеленая птица пробормотала что-то нечленораздельное и продолжала прогуливаться по его пиджаку. Адрнан ласково подергал ее за хохолок.
А кто приласкает Динни, кто подергает ее за хохолок? Бедная девочка!
В эту минуту раздался голос его сестры:
— Я не позволю, чтобы Динни опять дергали.
— Эм, — обратился Адриан к сестре, — скажи, кто-нибудь из нас болел душой за другого?
— В больших семьях этого не бывает. Со мной это чуть не случилось, когда я женила Лайонела… А теперь он судья — ужасно! Дорнфорд… Ты видел его?
— Никогда.
— У него лицо как на портретах. Говорят, в Оксфорде он получил приз за прыжки в длину. Это может пригодиться?
— Говорят, это желательно.
— Отлично сложен, — продолжала леди Монт. — Я подробно рассмотрела его в Кондафорде.
— Милая Эм!
— Ради Динни, конечно. Что ты будешь делать с садовником, который во что бы то ни стало желает укатать каменную площадку?
— Скажу, чтобы он этого не делал.
— А он не слушается: когда ни выглянешь в окно в Липпингхолле, он вечно куда-то тащит эту трамбовку. Вот и гонг, а вот и Динни. Пойдем.
Сэр Лоренс стоял у буфета и извлекал из бутылки раскрошившуюся пробку.
— Лафит шестьдесят пятого года. Никак не угадаешь, каков он окажется. Открывайте осторожнее, Блор. Как ты думаешь, Адриан, подогреть его или не стоит?
— Лучше нет, если оно такое старое.
— Пожалуй.
Ужин начался в молчании. Адриан думал о Динни, Динни — о Клер, а сэр Лоренс — о вине.
— Французское искусство, — сказала леди Монт.
— Ах да! — подхватил сэр Лоренс. — Ты мне напомнила, Эм: будут выставлены некоторые картины, принадлежавшие старику Форсайту. Ведь он умер, спасая их, и это нужно сделать в память о нем.
Динни подняла глаза.
— Отец Флер? Хороший был человек, дядя?
— Хороший? — повторил сэр Лоренс. — Пожалуй, не то. Прямой — да, осторожный — да, слишком осторожный по теперешним временам. Когда начался пожар, его ударило по голове картиной… Бедняга… Впрочем, во французском искусстве он кое-что понимал… Эта выставка очень бы его порадовала.
— Ни одна вещь на ней не может сравниться с «Рождением Венеры», заявил Адриан.
Динни бросила на него довольный взгляд.
— Божественная вещь! — сказала она.
Сэр Лоренс поднял одну бровь.
— Я не раз пытался понять, отчего народы становятся все прозаичнее. Сравните старых итальянцев и современных!
— Разве поэзия — не особое кипение крови, дядя? Разве она не юность или по крайней мере не восторженность?
— Итальянцы никогда не были молодыми, а восторженности в них и сейчас хоть отбавляй. Мы путешествовали прошлой весной по Италии, и ты бы видела, как они хлопотали из-за наших паспортов!
— Трогательно, — согласилась леди Монт.
— Весь вопрос — в способах выражения. В четырнадцатом веке средствами выражения для итальянцев были кинжалы и стихи, в пятнадцатом и шестнадцатом — яд, скульптура и живопись, в семнадцатом — музыка, в восемнадцатом интриги, в девятнадцатом — восстания, а в двадцатом их поэтичность выражает себя в радио и в законах.
— Это было так утомительно, — пробормотала леди Монт, — эти законы, которых ты не в состоянии прочесть.