— Нет, едва ли, но они умели носить маску. А взгляните на их одежду: сюртук, высокие воротнички, шейные платки, турнюры, высокие башмаки на пуговицах.
— Да, ноги у них были выразительные, а шеи нет.
— Женскую шею я вам уступаю. А их обстановка: огромные буфеты, кисти, фестоны, бахрома, канделябры… Нет, они, несомненно, играли в прятки со своей душой, мистер Дорнфорд.
— А время от времени она все-таки выглядывала, как маленький принц Эдуард, когда он разделся под обеденным столом королевы матери в Виндзоре.
— Это было самое замечательное из всего, что он сделал за всю свою жизнь.
— Не знаю. Та же реставрация, только в более мягкой форме. При нем открылись какие-то широкие шлюзы…
— Но он уехал, Клер?
— Да, уехал, уехал… Вы только посмотрите на Дорнфорда: окончательно влюблен. Я ужасно хотела бы, чтобы она тоже им увлеклась.
— А почему бы ей не увлечься?
— Милый юноша, у Динни была очень трагическая история. И она до сих пор еще от нее не оправилась.
— Лучшей свояченицы я бы не желал.
— А вы бы очень этого хотели?
— Господи! Ну конечно! Еще как!
— А какого вы мнения о Дорнфорде, Тони?
— Очень приятный человек, и совсем не сухарь.
— Будь он врачом, он, наверно, удивительно обращался бы с больными. Он католик.
— Это ему не помешало при выборах?
— Наверное, помешало бы, но его соперник оказался атеистом, так что вышло одно на одно.
— Политика — ужасно нелепая штука!
— А все-таки занятная.
— Раз уж Дорнфорд сделал такую блестящую карьеру как адвокат, значит, он человек напористый.
— Весьма. Мне кажется, он с этим своим спокойствием может преодолеть любые препятствия. Я его очень люблю.
— Ах, вот как!
— Я и не думала дразнить вас, Тони.
— Это все равно, что сидеть на пароходе рядышком я быть связанным по рукам и ногам. Пойдем покурим.
— Публика уже возвращается. Приготовьтесь объяснить мне мораль второго действия. Пока я никакой не вижу.
— Подождите!..
Динни глубоко вздохнула.
— Какой ужас! Я еще помню историю с «Титаником». Сколько жизней гибнет даром! Просто страшно становится!
— Вы правы.
— Гибнут жизни, и гибнет даром любовь.
— И у вас тоже многое погибло?
— Да.
— Вы не хотите об этом говорить?
— Нет.
— Я не думаю, чтобы жизнь вашей сестры пропала даром. Она слишком живой человек.
— Да, но она оказалась в капкане.
— Она из него вырвется.
— Не могу допустить мысли, чтобы ее жизнь оказалась испорченной. Нет ли какого-нибудь законного обхода, мистер Дорнфорд? Чтобы не предавать дела гласности.
— Только если ее муж даст повод.
— Не даст, он будет мстить.
— Понимаю. Тогда боюсь, что остается только одно — ждать. Такие истории обычно разрешаются сами собой. Католикам, собственно говоря, не полагалось бы признавать развод. Но если вы считаете, что есть серьезные основания…
— Клер всего двадцать четыре. Не может же она жить одна всю жизнь.
— А вы собираетесь?
— Я? Это совсем другое дело.
— Да, вы очень разные; но если ваша жизнь пройдет без счастья, это будет еще хуже. Настолько же хуже, как потерять чудесный день зимой страшнее, чем летом.
— Занавес поднимается…
— Удивительно! — пробормотала Клер. — Смотрела я на них, и мне все время казалось, что их любовь недолговечна. Они пожирали друг друга, как сахар.
— Боже мой, если бы мы с вами на том пароходе…
— Очень уж вы молоды, Тони.
— На два года старше вас.
— И все-таки на десять лет моложе.
— Неужели вы совсем не верите в вечную любовь, Клер?
— В страсть — нет. Лишь бы ее утолить, а там хоть трава не расти. Конечно, для тех, на «Титанике», конец любви настал слишком скоро. И какой: холодные морские волны! Брр!
— Разрешите мне накинуть на вас пальто.
— Знаете, Тони, я от этой пьесы не в восторге. Она переворачивает душу, а я вовсе не хочу, чтобы мою душу переворачивали.
— В первый раз она мне, конечно, больше понравилась.
— Спасибо!
— Все дело в том, что я рядом с вами и все-таки далеко. Лучше всего в пьесе те сцены, где изображается война.
— А мне, глядя на все это, расхотелось жить.
— В этом-то и заключается ирония.
— Герой точно сам над собой смеется. Даже мороз по коже подирает. Слишком похоже на всех нас.
— Лучше бы мы пошли в кино, там я мог бы хоть держать вашу руку.
— Дорнфорд смотрит на Динни так, словно она мадонна будущего, а ему хочется превратить ее в мадонну прошлого.