— В одной прелесть старины, в другой — современности.
— Клер очень хорошенькая.
— О да, и у нее множество достоинств.
— У обеих большая выдержка. Как идет у Клер работа?
— Отлично, она быстро схватывает, у нее прекрасная память, масса savoir fair [60].
— Как жаль, что произошла эта история! Я не знаю почему, но жизнь у них не удалась, и не вижу способов исправить дело.
— Я никогда не встречался с Корвеном.
— Как знакомый он очень приятен, но, если приглядеться, в нем есть что-то жестокое.
— Динни говорит, что он мстителен.
Адриан кивнул.
— Вероятно. Неприятная черта, особенно когда люди намерены разводиться. Но я надеюсь, что до развода не дойдет, — все-таки грязное дело, и довольно часто страдает невинная сторона. Не помню, чтобы в нашей семье был хоть один развод.
— В моей — тоже, но ведь мы — католики.
— Как вы находите, основываясь на вашем опыте юриста, падает нравственность англичан или нет?
— Нет, я бы сказал — скорее повышается.
— Но ведь требования теперь не такие высокие.
— Люди просто стали искреннее — это не одно и то же.
— Во всяком случае, — продолжал Адриан, — вы все, судьи и адвокаты, как видно, люди исключительно высокой нравственности.
— Почему вы так думаете?
— Сужу по газетам.
Дорнфорд рассмеялся.
— Что ж, — заметил Адриан, вставая, — сыграем партию на бильярде?
Новый год был в воскресенье, а в понедельник гости разъехались. После обеда Динни прилегла на кровать и заснула. Сумерки постепенно угасли, и в комнате стало темно. Ей приснилось, что она стоит на берегу реки. Уилфрид держит ее за руку, показывает на дальний берег и говорит: «Еще одну реку, еще одну реку надо переплыть!» Держась за руки, они сошли к воде, но тут ее окружил мрак. Она перестала ощущать руку Уилфрида и в ужасе вскрикнула. Почва ускользнула из-под ног; она поплыла по течению, тщетно стараясь ухватиться за что-нибудь руками, а его голос звучал все глуше: «Еще одну реку, еще одну реку надо переплыть» — и наконец замер, как вздох. Динни очнулась в смертельной тревоге. В окно она увидела темное небо, верхушка вяза как будто мела по звездам, ночь была без единого звука, без запаха, без цвета. Динни продолжала лежать неподвижно, глубоко дыша и стараясь победить свой страх. Она давно не ощущала Уилфрида так близко, не ощущала так мучительно своей утраты.
Наконец она встала, умылась холодной водой и подошла к окну, глядя в звездный мрак, все еще слегка вздрагивая от испытанной во сне острой душевной боли. Еще одну реку…
Кто-то постучал в дверь.
— Да?
— Мисс Динни, я насчет старой миссис Пьюрди. Говорят, она помирает. Там сейчас доктор, но…
— Бетти? Мама знает?
— Да, мисс, она сейчас туда собирается.
— Нет! Пойду я. Задержите ее, Энни!
— Хорошо, мисс. С ней удар. Сиделка прислала сказать, что ничего нельзя поделать… Зажечь вам свет, мисс?
— Да, зажгите.
Слава богу, наконец удалось хоть провести электричество!
— Налейте мне, пожалуйста, в эту фляжку коньяку и приготовьте в холле резиновые ботики. Я сойду вниз через две минуты.
— Хорошо, мисс.
Надев свитер и теплый капор, она схватила меховое пальто, сбежала вниз и задержалась лишь на мгновение у двери матери — сказать, что уходит. Затем надела ботики, взяла фляжку и вышла. Ее обступила темнота, однако для января ночь была не холодная. Земля обледенела, а Динни не взяла с собой фонаря, и она шла полмили чуть не четверть часа. Перед домиком стояла машина доктора с зажженными фарами. Тихонько открыв дверь, Динни вошла в первую комнату. Горел огонь в очаге и одна свеча. Обычно здесь было полно народу, тепло и уютно; а теперь комната опустела, остался только щегол в своей большой клетке. Затем Динни открыла дощатую дверку, ведущую на лестницу, и поднялась наверх. Тихонько толкнув ветхую дверь, она остановилась на пороге. Лампа стояла на подоконнике, и низкую спальню наполнял полумрак. В ногах двухспальной кровати стояли доктор и местная сиделка и шепотом разговаривали. В углу у окна Динни увидела скрючившегося на стуле человечка, мужа умирающей; его руки лежали на коленях, сморщенное личико с вишневыми щечками слегка подергивалось. Старая хозяйка этого домика лежала на старой кровати, лицо ее казалось восковым, и все морщины на нем как будто разгладились. С губ срывалось едва уловимое, прерывистое дыхание. Глаза были полуоткрыты, но взгляд ничего не выражал.
Доктор подошел к двери.
— Я ее усыпил, — сказал он. — Не думаю, чтобы сознание к ней вернулось. Что ж, для нее, бедняжки, так лучше. Если она очнется, сиделка даст ей еще лекарства. Сделать ничего нельзя, можно только облегчить конец.