Клер только что вернулась домой и еще не была готова. Крум уселся в нижней комнате, в которой теперь стояли три стула, столик причудливой формы, приобретенный по дешевке, так как цены на старинные вещи упали, и резной кувшин аметистового цвета с терновой настойкой. Крум ждал уже с полчаса, когда она наконец спустилась по винтовой лестнице, одетая в светлокоричневое суконное платье и такую же шапочку; через руку было перекинуто опойковое пальто.
— Простите, дорогой, что я вас задержала. Куда мы поедем?
— Может быть, вам будет интересно посмотреть Беблок-Хайт? Потом мы проедем через Оксфорд, выпьем там чаю, побродим среди университетских зданий и вернемся сюда часам к одиннадцати. Идет?
— Отлично! А где вы будете ночевать?
— Я? О, л помчусь обратно! К часу буду уже дома.
— Бедный Тони! Трудный денек!
— Пустяки, каких-нибудь двести пятьдесят миль. А пальто вам не понадобится. К сожалению, машина закрытая.
Они выехали из переулка на запад, едва не столкнулись с человеком на мотоцикле и направились к парку.
— А у нее хороший ход, Тони.
— Славная старушка, но боюсь, что в любую минуту может рассыпаться. Степилтон ужасно много гонял ее. И потом я не люблю светлых машин.
Клер откинулась на сиденье; по губам ее бродила улыбка, и видно было, что она наслаждается.
Во время этой первой продолжительной поездки вдвоем они мало разговаривали. В обоих еще жила чисто юношеская страсть к быстроте движения, и молодой человек старался выжать из машины всю дозволенную правилами движения скорость. Они достигли последней переправы через реку меньше чем за два часа.
— Вот гостиница, где я обретаюсь, — сказал он. — Хотите чаю?
— Это будет неразумно, мой милый. Когда я посмотрю конюшни и загоны, мы поедем куда-нибудь, где вас не знают.
— Я обязательно должен показать вам речку.
Белая лента реки, чуть позолоченная заходящим солнцем, поблескивала между ивами и тополями. Они вышли, чтобы полюбоваться ею. Сережки на орешнике стали уже большими.
Клер сломала ветку.
— Ложная весна. До настоящей еще очень долго.
С реки потянуло холодком, и на той стороне, над лугами, стал подниматься туман.
— Здесь только паром, Тони?
— Да, а напрямик тем берегом всего пять миль до Оксфорда. Я раза два тут проходил пешком. Красивая местность.
— Вот когда распустятся фруктовые деревья и зацветут луга, здесь будет чудесно. Поехали? Покажите мне загоны, а оттуда — в Оксфорд.
Они вернулись к машине.
— Вы не хотите взглянуть на конюшни? Она покачала головой.
— Я подожду, пока доставят кобыл. Есть некоторая разница между тем, привозите ли вы меня смотреть пустые конюшни или я приезжаю посмотреть кобыл. А они действительно из Неджда?
— Маскем клянется, что да. Но я поверю только, когда увижу их конюхов.
— Какой масти?
— Две гнедых, одна караковая.
Все три загона полого спускались к реке и были защищены длинной полосой деревьев.
— Идеальный водосток, и пропасть солнца. А конюшни вот тут, за углом под деревьями. В них еще многое не готово. Теперь мы устанавливаем отопление.
— Здесь очень тихо.
— Обычно на дороге автомобилей почти нет, разве какой-нибудь мотоцикл… вон, видите, и сейчас катит.
Мимо них, фыркая, пронесся мотоцикл, остановился, сделал круг и, фыркая, повернул обратно.
— Мотоцикл — ужасно шумная скотина, — пробормотал Крум. — Впрочем, пока кобылы доедут, они успеют попривыкнуть.
— Какая перемена для бедняжек!
— Во всех их именах есть что-то золотое: Золотая Пыль, Золотая Гурия, Золотая Лань…
— Я не знала, что Джек Маскем поэт.
— Кажется, его поэзия не идет дальше лошадей.
— В самом деле, какая удивительная тишина, Тони!
— Шестой час. В моих коттеджах уже прекратили работу: там все переделывают.
— Сколько у вас будет комнат?
— Четыре: спальня, гостиная, кухня и ванная. Можно было бы пристроить еще…
Он выразительно взглянул на нее. Но она смотрела в сторону.
— Что ж, — сказал он, — отчаливаем! Мы приедем в Оксфорд засветло.
Оксфорд, как и всякий город, выглядел при электрическом свете хуже, чем днем. Казалось, он говорил: «Вам, обреченным на современную жизнь, с виллами и автомобилями, я ничего не могу дать…»