Динни вспомнила слова «юного» Роджера о том, что он предпочел бы видеть ее, Динни, на месте Клер.
— Надеюсь, вы ей это скажете?
— Я просмотрю с ней все ее показания и устрою ей пробный перекрестный допрос, но кто знает, какую линию изберет Броу.
— А вы сами будете на суде?
— Если смогу. Но, вероятнее всего, я буду занят.
— Как вы думаете, суд продлится долго? — Боюсь, что не один день.
Динни вздохнула.
— Бедный папа! А у Клер хороший защитник?
— Да, Инстон, но ему очень мешает ее отказ говорить о своей жизни на Цейлоне.
— Это решено. Она говорить не будет.
— Уважаю ее за такое решение, но оно может все погубить.
— Будь что будет, — сказала Динни. — Лишь бы она освободилась. Больше всего мне жаль Тони Крума.
— Почему?
— Он единственный из всех трех действующих лиц, который любит.
— Понимаю, — сказал Дорнфорд и замолчал.
Динни стало его жалко.
— Хотите погулять?
— С радостью.
— Мы пойдем в лес, и я покажу вам то место, где когда-то Черрел убил вепря и завоевал наследницу де Камфор, — это наша геральдическая легенда. А у вас в Шропшире есть какие-нибудь семейные легенды?
— Да, но ведь поместье уже не наше. Его продали, когда умер отец, — нас было шестеро, и ни гроша.
— Да… — отозвалась Динни, — ужасно, когда семья лишается родного гнезда.
Дорнфорд улыбнулся.
— Лучше быть живым ослом, чем мертвым львом. Они шли через рощи, и он рассказывал о своем новом доме, осторожно выпытывая ее вкусы.
Наконец они достигли заросшей колеи, которая вела на холм, поросший боярышником.
— Вот то самое место. Здесь тогда был, конечно, девственный лес. В детстве мы часто устраивали тут пикники.
Дорнфорд глубоко вздохнул.
— Настоящий английский пейзаж: ничего броского, но бесконечно прекрасный.
— Прелестный.
— Вот именно.
Он расстелил свой дождевик.
— Садитесь, и давайте покурим. Динни села.
— Вы тоже садитесь на краешек, земля еще довольно сырая.
Он сел рядом с ней и, обхватив руками колени, молча курил трубку, а она думала: «Самый сдержанный человек из всех, кого я знаю, и самый деликатный, если не считать дяди Адриана».
— Вот если бы сейчас появился вепрь, — сказал он, — было бы совсем чудесно!
— Член парламента убивает вепря на уступе Чилтернского холма, пробормотала Динни, но не прибавила: «и покоряет сердце дамы».
— Как ветер шумит в кустах! Еще недели три — и все здесь зазеленеет. Я никак не могу решить, что лучше — ранняя весна или бабье лето. А как по-вашему, Динни?
— Когда все цветет.
— Гм. А потом — время жатвы. Здесь это, наверное, великолепное зрелище — бескрайние пшеничные поля.
— Пшеница только что созрела, когда началась война. За два дня до этого у нас был здесь пикник, и мы остались посмотреть восход луны. Как по-вашему, мистер Дорнфорд, в бою люди много думали о родине?
— О ней думали всегда. Каждый сражался за тот или иной уголок своей земли, многие — просто за улицы, автобусы и запах жареной рыбы. Я, в частности, сражался, как мне кажется, за Шрюсбери и Оксфорд. Кстати, мое имя — Юстэс.
— Я запомню. А теперь, пожалуй, пойдемте, а то мы опоздаем к чаю.
Всю дорогу домой они говорили о птицах и растениях.
— Спасибо за прогулку, — сказал он.
— Мне она тоже доставила большое удовольствие.
Эта прогулка подействовала на Динни удивительно успокаивающе. Оказывается, с ним можно разговаривать и не касаясь любовных тем.
Понедельник на пасху был дождливым, но теплым. Дорнфорд провел целый час с Клер, обсуждая ее показания, затем поехал с ней кататься верхом, хотя шел дождь, а Динни все утро готовила дом к весенней уборке и обивке мебели, когда семья уедет в город. Отец и мать должны были поехать на Маунт-стрит, а она с сестрой — к Флер. После обеда она побродила с генералом вокруг новых свинарников, постройка которых подвигалась очень медленно; местный подрядчик старался, чтобы его рабочие были заняты как можно дольше, и поэтому не торопил их. Она осталась наедине с Дорнфордом только после чая.
— Что ж, — сказал он, — думаю, ваша сестра справится, если только сумеет держать себя в руках.
— Клер может иногда быть очень резкой.
— Да, а юристы терпеть не могут, если их кто-нибудь срежет, да еще в присутствии посторонних. Судьи этого тоже не любят.
— Им придется с ней повозиться.
— Все равно они ее одолеют. Плетью обуха не перешибешь.