— Эх, если бы и вы поехали с нами, сэр!
— Очень хотел бы, Джек!
— Бросили бы старую Англию навсегда!
— Добрую старую Англию…
— Сэр!
— Да, Томми?
Динни не расслышала последних слов, слегка смущенная явным интересом, который вызвала в этих юношах.
— Динни!
Она подошла к вагону.
— Познакомься с молодыми людьми…. Моя племянница.
Юноши вдруг смолкли, семь рук протянулись к ней, семь голов обнажились, и она семь раз пожелала счастливого пути.
Затем все ринулись в вагон, последовал взрыв восклицаний, нестройное «ура», и поезд тронулся. Динни стояла возле Хилери, чувствуя, как легкая спазма сжимает ей горло, и продолжала махать рукой вслед глядевшим из окон юношам.
— Сегодня вечером все они будут страдать от морской болезни, пробормотал Хилери, — и это очень хорошо. Ничто так не отвлекает от размышлений о будущем и о прошлом.
Расставшись с Хилери, Динни отправилась к Адриану и огорчилась, встретив там дядю Лайонела. Они о чем-то спорили, но при ее появлении сразу смолкли. Потом судья спросил:
— Может быть, ты нам скажешь, Динни, есть какая-нибудь надежда помирить их до начала этого неприятного процесса?
— Никакой, дядя.
— В таком случае, насколько я знаю законы, Клер лучше бы совсем не являться на суд, и пусть рассматривают дело без защиты. Если нет никакой надежды, что они опять сойдутся, какой же смысл все это тянуть?
— Я тоже так думаю, дядя Лайонел. Но ведь ты, конечно, знаешь, что обвинение ложно.
Судья поморщился.
— Понимаешь, Динни, я рассуждаю, как мужчина. Огласка все равно для Клер нежелательна, выиграет она или проиграет; если же она и этот молодой человек решат не защищаться, огласки будет очень мало. Адриан говорит, что Клер не примет от Корвена никакой денежной помощи, так что этот вопрос отпадает. В чем у них там дело? Ты, конечно, знаешь?
— Весьма приблизительно, да и то по секрету.
— Очень жаль, — отозвался судья. — Насколько мне известно по опыту, в таких случаях защищаться не следует.
— Но ведь есть еще требование о возмещении убытков!
— Да, Адриан мне рассказывал. Ну, это уже пахнет средневековьем!
— А месть — это тоже средневековье, дядя Лайонел?
— Не совсем, — отвечал судья со своей сухой улыбкой. — Но я никогда бы не подумал, что человек, занимающий такое положение, как Корвен, может позволить себе такую роскошь. Посадить жену на скамью подсудимых! Очень неприятно!
Адриан обнял Динни за плечи.
— Никто не переживает этого так глубоко, как Динни.
— Вероятно, — пробормотал судья, — Корвен хотя бы положит эти деньги на имя Клер?
— Клер их не примет. Но почему ты не допускаешь мысли, что она выиграет процесс? Разве закон существует не для того, чтобы творить правосудие?
— Не люблю присяжных, — резко ответил судья.
Динни взглянула на него с любопытством. Удивительная откровенность.
— Скажи Клер, чтобы она говорила громко и отвечала кратко. И пусть она не острит: острить в суде имеет право только судья.
Он снова сухо улыбнулся, пожал ей руку и удалился.
— Дядя Лайонел хороший судья?
— Говорят, он беспристрастен и корректен. Никогда не слышал его в суде, но, насколько я знаю его как брат, он очень добросовестен и щепетилен, хотя иногда берет несколько насмешливый тон. А относительно Клер он совершенно прав, Динни.
— Я и сама все время это чувствую. Дело в папе и в этом денежном иске.
— Думаю, Корвен теперь жалеет о нем. Его адвокаты, наверное, сутяги. Ничем не брезгуют!
— Разве не для этого существуют юристы? Адриан рассмеялся.
— А вот и чай! Давай потопим в нем свои горести и пойдем в кино. Говорят, идет прекраснодушный немецкий фильм. Подумай, подлинное прекраснодушие на экране!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Скрип стульев и шорох бумаг, знаменующий переход от одной человеческой драмы к другой, затих, и «юный» Роджер сказал:
— Мы опускаемся в глубины правосудия.
Динни села рядом с сестрой и отцом. Ее заслоняли от Джерри Корвена Роджер и его противник.
— Это и есть те самые глубины, где лежит ложь или истина? — прошептала она.
Динни сидела спиной к залу суда, но слышала и ощущала, как он наполняется людьми. Публика безошибочно угадывала, что здесь пахнет если не титулами, то серьезным боем. Судья, видимо, тоже что-то почувствовал, так как укрылся за огромным цветным носовым платком. Динни подняла глаза к потолку: внушительная высота, что-то готическое. Над местом судьи неестественно высоко висели красные драпировки. Затем ее взгляд упал на присяжных — они рассаживались двумя рядами в своей «ложе». Ее сразу поразил старшина: яйцевидное лицо, почти полное отсутствие волос, багровые щеки, бесцветные глаза, а в выражении лица что-то и от барана и от трески сразу, не поймешь, чего больше. Его лицо напомнило ей одного из двух джентльменов с Саут-Молтон-стрит, и она решила, что он, наверно, ювелир. В конце первого ряда сидели три женщины; ни одна из них, безусловно, не провела бы ночь в автомобиле. Первая была полная особа с приветливым простоватым лицом солидной экономки. Вторая — тонкая, темная, худая, могла быть и писательницей. Третья — с птичьим носом, выглядела явно простуженной. Остальные восемь присяжных были мужчины — и до того разнообразны, что классифицировать их было трудно и утомительно.