Генерал, наклонившись к ним, спросил:
— Какой срок они дают для уплаты судебных издержек, Дорнфорд?
— Обычно — двухнедельный, но он может быть продлен.
— Приговор нужно считать предрешенным, — сказал генерал, нахмурившись. — Что ж, зато она освободится.
— А где Тони Крум? — спросила Динни.
— Я видел его, когда входил. Он тут, в коридоре у окна, совсем рядом. Вы сразу найдете его… Хотите, я пойду, скажу ему, чтобы он подождал?
— Если можно.
— А потом, когда все кончится, я очень прошу вас всех к себе.
Они кивнули Дорнфорду в знак согласия, он вышел и больше не возвращался.
Динни и отец продолжали сидеть на своих местах. Появился судебный пристав, передал судье записку, судья что-то написал на ней, и пристав унес ее обратно к присяжным. Почти сейчас же они вошли.
Широкое приятное лицо женщины, похожей на экономку, выражало обиду, словно ее принудили, и Динни сразу же угадала приговор.
— Господа присяжные, вы пришли к единодушному решению?
Старшина встал.
— К единодушному.
— Считаете ли вы ответчицу виновной в совершении прелюбодеяния с соответчиком?
— Да.
— Считаете ли соответчика виновным в совершении прелюбодеяния с ответчицей?
«Разве это не одно и то же?» — мелькнуло в голове у Динни.
— Да.
— Какие убытки следует возложить на соответчика?
— Мы считаем, что он должен оплатить все судебные издержки.
«Чем больше человек любит, тем больше он должен платить», — подумала Динни. Почти не вслушиваясь в слова судьи, она что-то шепнула отцу и выскользнула из зала.
Крум стоял у окна, прислонившись к стене; вся его фигура выражала глубокое отчаяние.
— Ну как, Динни?
— Проиграно. Убытков не взыскивают, только все судебные издержки. Выйдем, мне нужно с вами поговорить.
Они молча вышли.
— Посидим на набережной.
Вдруг Крум засмеялся.
— На набережной? Замечательно!
Больше они не обменялись ни словом, пока не уселись под платаном, листья на нем еще не совсем распустились, весна была холодная.
— До чего гадко на душе! — сказала Динни.
— Я вел себя как болван, и вот чем все кончилось.
— Вы ели что-нибудь за эти два дня?
— Вероятно. Пил я, во всяком случае, много.
— Что вы думаете теперь делать, дружище?
— Повидаюсь с Джеком Маскемом и попытаюсь найти себе работу за пределами Англии.
Динни поняла, что ничего не может поделать. Она могла бы помочь, только если бы знала чувства Клер.
— Советов обычно не слушают, — начала она, — но все-таки могли бы вы с месяц ничего не предпринимать?
— Не знаю, Динни.
— Кобылы доставлены?
— Нет еще.
— Неужели вы бросите это дело, даже не начав его?
— У меня сейчас, по-моему, только одно дело — где-нибудь и как-нибудь просуществовать.
— Вы думаете, я этого не переживала? Но только не делайте ничего сгоряча! Обещайте мне! До свидания, дорогой мой, я должна бежать.
Она встала и крепко пожала ему руку.
Когда она явилась к Дорнфорду, Клер и генерал были уже там, и с ними «юный» Роджер. Глядя на Клер, можно было подумать, что все случившееся произошло с кем-то другим.
Генерал в эту минуту спрашивал Роджера:
— Во что обойдутся все издержки, мистер Форсайт? — Я думаю, около тысячи.
— Тысяча фунтов за то, что люди сказали правду! Пусть Крум внесет только свою долю. Мы не можем допустить, чтобы он заплатил все. У него же нет ни гроша.
Роджер взял понюшку табаку.
— Ну, надо пойти успокоить жену, — сказал генерал. — Мы возвращаемся в Кондафорд сегодня во второй половине дня. Ты с нами, Динни?
Динни кивнула.
— Хорошо. Огромное спасибо, мистер Форсайт. Значит, постановление суда мы получим в начале ноября? До свидания!
После его ухода Динни спросила вполголоса:
— Теперь, когда все кончено, скажите откровенно, что вы об этом думаете?
— То же, что и раньше. Если бы на месте Клер были вы, мы бы выиграли.
— Я хочу знать, — холодно ответила Динни, — верите вы им или нет?
— В целом — да.
— Неужели пойти дальше этого юрист не в состоянии?
«Юный» Роджер улыбнулся.
— Всякий, говорящий правду, о чем-нибудь да умолчит.
«Это очень верно», — подумала Динни.
— Не взять ли такси? Сидя в машине, Клер сказала:
— Могу я попросить тебя кое о чем, Динни? Привези мои вещи на Мьюз.
— Ну, конечно.
— Мне не хочется в Кондафорд. Ты видела Тони?
— Видела.
— Как он?
— Очень плохо.