В ноябре бурей повалило несколько берез. Глядя на их широкие, плоские корни, Динни вспомнила слова Флер о том, что единственный способ заплатить налоги на наследство — это продать лес на сруб. Но отцу только шестьдесят два года! А как покраснела Джин в тот вечер, когда они приехали и тетя Эм сказала: «И будут они плодиться и размножаться». У них, наверно, будет ребенок. И, конечно, сын. У таких, как Джин, всегда родятся сыновья. Еще одно поколение Черрелов. Вот если бы у них с Уилфридом был ребенок! Ну, а что они с ним будут делать? С детьми трудно бродить по свету. И вдруг ей стало жутко. Что ей сулит будущее? Рядом прошмыгнула белка и запрыгала вверх по стволу. Динни с улыбкой проводила глазами проворного рыжего зверька с пушистым хвостом. Слава богу, Уилфрид любит животных! «Когда на божий постоялый двор введут ослов»… Разве ему может не понравиться Кондафорд с его птичьим гомоном, лесами и ключами, створчатыми окнами, магнолиями, голубями, зелеными пастбищами? Ну, а отец, мать, Хьюберт и Джин — они-то ему понравятся? Понравится ли он им? Нет, не понравится, уж очень он издерганный, нервный, желчный; он глубоко прячет все, что в нем есть хорошего, будто стыдится этого, а его тоски по прекрасному им не понять. Хоть они и не знают всего того, что он ей рассказал, его переход в другую веру покажется им странным и необъяснимым.
В поместье Кондафорд не было ни дворецкого, ни электричества, и Динни выбрала минуту, когда горничные ушли, подав десерт и вино на полированный ореховый стол, на котором горели свечи.
— Простите за откровенность, — заявила она вдруг, — но я выхожу замуж.
Наступило молчание. Все четверо привыкли говорить и думать — а это не всегда одно и то же, — что Динни создана для счастливой семейной жизни, но вот теперь никто не обрадовался, узнав, что она и в самом деле собирается кого-то осчастливить. Первая нарушила молчание Джин:
— За кого?
— За Уилфрида Дезерта, младшего сына лорда Маллиона, — он был шафером Майкла.
— А-а… Но…
Динни пристально следила за выражением их лиц. Вид у отца был невозмутимый: он понятия не имел, о ком идет речь; на добром лице матери выразилось беспокойство и недоумение; Хьюберт, казалось, с трудом сдерживал досаду.
— Когда же ты с ним познакомилась, — спросила леди Черрел.
— Всего десять дней назад, но с тех пор мы часто встречались. Боюсь, что это, как и у тебя, Хьюберт, любовь с первого взгляда. Мы запомнили друг друга со свадьбы Майкла.
Хьюберт уставился в тарелку.
— А ты знаешь, что он перешел в мусульманство? Так по крайней мере говорят в Хартуме,
Динни кивнула.
— Что? — воскликнул генерал.
— Такие ходят слухи.
— Зачем он это сделал?
— Не знаю, я с ним незнаком. Но он долго слонялся по Востоку.
У Динни чуть было не вырвалось: «Не все ли равно — мусульманин ты или христианин, если все равно не веришь в бога», но она промолчала, — этим Уилфрида в их глазах не украсишь.
— Не понимаю, как можно переменить свою веру, — отрезал генерал.
— Что-то я не вижу у вас особого восторга, — пробормотала Динни.
— Дорогая, откуда же быть восторгу, если мы его совсем не знаем?
— Ты права, мама. Можно пригласить его к нам? Он способен прокормить жену, и тетя Эм уверяет, будто у его брата нет прямых наследников.
— Динни! — возмутился генерал.
— Да я шучу, папа.
— Куда серьезнее то, что он живет, как кочевник, — сказал Хьюберт, вечно скитается с места на место.
— Кочевать можно и вдвоем, Хьюберт.
— Но ты всегда говорила, что ни за что не расстанешься с Кондафордом!
— А ты, я помню, твердил, что не понимаешь, зачем только люди женятся. Наверно, и ты, мама, и ты, папа, тоже когда-то это говорили. Но попробуйте повторить это теперь!
— Злючка!
Одно короткое слово сразу прекратило спор. Но перед сном Динни спросила у матери:
— Значит, я могу пригласить к нам Уилфрида?
— Конечно, когда хочешь. Нам самим не терпится его увидеть.
— Я понимаю, мама, это неожиданно, да еще сразу после свадьбы Клер; но вы ведь знали, что когда-нибудь настанет и мой черед.
Леди Черрел вздохнула:
— Да, знали.
— Я забыла сказать, что он — поэт, настоящий поэт.
— Поэт? — переспросила мать таким тоном, будто это известие только усилило ее тревогу.
— Их довольно много лежит в Вестминстерском аббатстве. Но ты не беспокойся, его туда не пустят.
— Разная вера — вещь серьезная, Динни, особенно когда появятся дети.
— Почему? У детей нет никакой веры, пока они не становятся взрослыми, а тогда они выберут ту, которая им по душе. К тому же, пока мои дети вырастут — если они вообще у меня будут, — интерес к религии станет чисто историческим.