— Не знаю, — безучастно ответила Динни, и она действительно не знала.
— Майкл уверяет, что такого порядочного человека, как Дорнфорд, он давно не встречал, а насчет порядочности он очень чуток. И, знаешь, — Флер остановилась и выпустила ее руку, — ты для меня загадка, Динни. Всякому ясно, глядя на тебя, для чего ты создана: быть женой и матерью. Я знаю, ты многое пережила, но время все излечивает. Это так, я сама прошла через это и знаю. Важно настоящее и будущее. И ведь мы — настоящее, а будущее — наши дети. И продолжать наш род должна именно ты, потому что ты верна традициям, преемственности и всему такому. Воспоминания не должны нам портить жизнь, и, прости меня, старушка, — другого такого случая не будет — сейчас или никогда. А сказать о тебе это «никогда» было бы слишком грустно. Во мне, правда, весьма мало идеализма, — продолжала Флер, нюхая розу, — но зато достаточно обыкновенного практицизма, и я не могу видеть, если что-нибудь пропадает даром.
Динни, тронутая взглядом этих карих глаз с необыкновенно яркими белками, стояла не двигаясь и очень тихо ответила:
— Будь я католичкой, как он, я бы знала, что мне делать.
— Ушла бы в монастырь? — насмешливо отозвалась Флер. — Ну, нет! Моя мать была католичкой, и все-таки нет! Но ты-то не католичка; нет, дорогая, тебе нужен семейный очаг… Совместить и то и другое невозможно.
Динни улыбнулась.
— Мне очень неприятно, что я доставляю людям столько хлопот. Как тебе нравится эта Анжель Пернэ? [96]
Всю субботу Динни не говорила с Дорнфордом, так как он усердно выяснял настроения соседних фермеров. Но после ужина, когда она вела подсчет очков четырех гостей, занявшихся бильярдом, он подошел и стал с ней рядом.
— В доме веселье, — сказала она, присчитывая девять очков Флер ее противникам. — А как фермеры?
— Они уверены.
— В чем?
— В том, что любые начинания все равно ухудшат их положение.
— О!.. Они к этому привыкли…
— А вы что делали весь день, Динни?
— Собирала цветы, гуляла с Флер, играла с Каффсом, возилась со свиньями… Пять вам, Майкл, и семь им. Христианская игра: желай другим того же, чего ты желаешь себе.
— Русская пулька, — пробормотал Дорнфорд. — Не понятно: ведь в этой стране такие игры считались греховными.
— Кстати, если хотите завтра слушать обедню, отсюда рукой подать до Оксфорда.
— А вы поехали бы со мной?
— О да! Я люблю Оксфорд, и я была там у обедни только один раз. Ехать туда меньше часа.
Он смотрел на нее, как спаньель Фош, когда она возвращалась после долгого отсутствия.
— Значит, в четверть десятого, на моей машине. Когда они на другой день сидели рядом в автомобиле, он спросил:
— Откинем верх?
— Пожалуйста.
— Динни, это — как сон.
— Хотела бы я, чтобы мои сны скользили так же легко.
— Вы часто видите сны?
— Да.
— Хорошие или дурные?
— Сны как сны, всего понемногу,
— А иные повторяются?
— Один. Я вижу реку, которую не могу переплыть.
— Знаю. Это — как экзамен, который никак не можешь выдержать. Сны безжалостно выдают нас. А если бы вам удалось переплыть эту реку во сне, стали бы вы счастливей?
— Не знаю.
Наступило молчание. Наконец он сказал:
— Эта машина новой конструкции. У нее другая система передачи. Хотя вы ведь автомобильным спортом не увлекаетесь.
— Я в этом ничего не смыслю.
— Это оттого, Динни, что вы несовременны.
— Да, у меня многое получается хуже, чем у людей.
— Но многое у вас получается лучше, чем у кого бы то ни было.
— Вы хотите сказать, что я умею подбирать букеты…
— И понимать шутки и быть ужасно милой…
Динни казалось, что милой она за эти два года отнюдь не была, и поэтому она только спросила:
— В каком колледже вы учились, когда были в Оксфорде?
— В Ориэле.
На этом разговор иссяк.
Часть сена была уже в стогах, но местами оно еще лежало, и летний воздух был полон его благоуханием.
— Боюсь, — сказал вдруг Дорнфорд, — что мне совсем не хочется слушать обедню. Так редко удается быть с вами, Динни. Давайте поедем в Клифтон и покатаемся на лодке.
— Погода действительно слишком хороша, чтобы сидеть в помещении.