— Прежде чем терзаться, давай-ка выясним, правда ли все это. Ты можешь у него спросить?
— Когда-то мог, и без труда.
Сэр Лоренс кивнул:
— Знаю, но ведь все это было так давно… На лице Майкла мелькнула улыбка.
— А я так и не мог решить, знаешь ты об этой истории или нет, хоть и подозревал, что знаешь. Я почти не видел Уилфрида с тех пор, как он уехал на Восток. И все же я бы решился… — Он помолчал, потом добавил: — Если это правда, он, несомненно, рассказал Динни. Не мог же он скрыть такую вещь, собираясь на ней жениться!
Сэр Лоренс пожал плечами:
— Если он трус, почему бы ему не струсить и тут?
— Уилфрид один из самых сложных, противоречивых и непонятных людей на всем белом свете. Нельзя судить его по законам, которые управляют другими людьми. Но если он и рассказал Динни, она ни за что нам этого не скажет.
Отец и сын молча поглядели друг на друга.
— Имей в виду, — продолжал Майкл, — в нем есть нечто героическое. Только проявляется оно не там, где надо. Потому-то он и поэт.
Сэр Лоренс стал пощипывать бровь — обычный признак того, что он принял какое-то решение.
— Ничего не попишешь — надо действовать, люди все равно поднимут шум. Меня не очень волнует, что будет с Дезертом…..
— А меня очень, — сказал Майкл.
— Я думаю о Динни.
— И я тоже. Но ты и тут имей в виду, папа: Динни сама будет решать свою судьбу; не надейся, что нам удастся ее отговорить.
— Это одна из самых неприятных историй, с какими мне приходилось сталкиваться, — задумчиво произнес сэр Лоренс. — Ну так как же, мальчик, кто с ним поговорит: ты или я?
— Придется, видно, мне, — вздохнул Майкл.
— А он скажет тебе правду?
— Да. Оставайся ужинать.
Сэр Лоренс покачал головой.
— Не решаюсь смотреть в глаза Флер, раз мы это от нее скрываем. Разумеется, пока ты с ним не поговоришь, никто не должен ничего знать, даже она.
— Понятно. Динни еще у вас?
— Уехала в Кондафорд.
— А что скажут ее родные? — И Майкл тихонько свистнул.
Ее родные! Мысль о них не оставляла его во время ужина, за которым Флер обсуждала будущность Кита. Ей хотелось, чтобы сын учился в Харроу, потому что Майкл и его отец учились в Винчестере. Мальчика записали в обе школы, и теперь надо было решить, куда он пойдет.
— Все родные твоей матери кончали Харроу, — говорила Флер. — Винчестер, по-моему, уж слишком кичливая и чинная школа. О ее выпускниках никогда даже газеты не сплетничают. Если бы ты не кончил Винчестера, ты бы давно стал любимчиком прессы.
— А ты хочешь, чтобы о Ките сплетничали в газетах?
— Ну да, по-хорошему, как о дяде Хилери. Ты ведь знаешь, что я предпочитаю твою родню по материнской линии, — Черрелов, хотя твой отец тоже очень милый.
— А я как раз думал о том, что Черрелы слишком упрямы и прямолинейны. Военная косточка.
— Это верно, но у каждого из них есть свои чудачества, и к тому же у них вид настоящих джентльменов.
— Мне кажется, ты хочешь послать Кита в Харроу только потому, что эта школа славится игрой в крикет.
Флер гордо вскинула голову.
— А если даже и так? Я послала бы его в Итон, только это уж слишком претенциозно; к тому же я терпеть не могу их бледно-голубую форму.
— Конечно, я пристрастен к моей школе, поэтому решай сама. Во всяком случае, школа, которая воспитала такого человека, как дядя Адриан, мне тоже подходит.
— Дядю Адриана не могла бы воспитать никакая школа, — сказала Флер. Он пришел к нам прямо из палеолита. Но Черрелы — самая древняя ветвь в роду у Кита, и я хочу вывести в нем их породу, как сказал бы Джек Маскем. Кстати, я встретила его на свадьбе Клер, и он приглашал нас приехать к нему в Ройстон поглядеть его конный завод. Мне было бы интересно туда съездить. Джек выглядит как реклама охотничьего костюма; всегда очень элегантная обувь, при этом удивительное умение сохранять непроницаемый вид.
Майкл кивнул.
— Джек — монета такой превосходной чеканки, что она почти перестала быть монетой.
— Напрасно ты так думаешь. Металла там еще сколько угодно.
— «Соль нации»… Никак не могу решить: в похвалу это говорится или в осуждение. Черрелы — лучшие представители своей касты, они не так чопорны, как Джек; но и глядя на них, я всегда чувствую, как много есть еще на свете такого, что им не снилось и во сне.
— Ну, дорогой, ведь не всякий может похвастаться христианским всепрощением!
Майкл бросил на нее пристальный взгляд. Но потом подавил желание сказать колкость и спокойно продолжал:
— Да, мне трудно сказать, где предел терпимости и сострадания.