— Как я могу на тебе жениться?
— Такие вопросы задают только в романах. Нашим уделом не будут «бесконечные муки скованных судьбой».
— Да и я не любитель мелодрам, но ты все-таки не отдаешь себе отчета…
— Нет, отдаю. Теперь ты снова можешь смотреть людям в глаза, а те, кто не поймут, — ну что ж, стоит ли обращать на них внимание?
И на твоих родных тоже? Нет, они — другое дело.
— Неужели ты думаешь, что они поймут?
— Я заставлю их понять.
— Ах ты бедняжка!
Ее испугал его тон — такой спокойный и ласковый.
— Я не знаю, что за люди твои близкие, — продолжал он, — но если они такие, как ты мне их описывала, — «как мудро ты ни ворожи, уж не откликнутся они». Не могут, это противоречит их натуре.
— Они меня любят.
— Тем тяжелее им видеть тебя связанной со мной.
Динни слегка отстранилась и подперла подбородок ладонями. Потом, не глядя на него, спросила:
— Ты хочешь от меня избавиться?
— Динни!
— Скажи правду.
Он прижал ее к себе.
— То-то! А раз не хочешь, предоставь это мне. Да и нечего раньше времени огорчаться. В Лондоне еще ничего не знают. Подождем. Я понимаю, что, пока все не выяснится, ты на мне не женишься, — значит, я буду ждать. А пока я прошу тебя только об одном: не разыгрывай героя! Потому что мне будет очень больно, слишком больно.
Она вдруг судорожно обняла его. Он молчал. Прижавшись щекой к его щеке, Динни тихонько сказала:
— Хочешь, я буду твоей раньше, чем ты на мне женишься? Если хочешь, я могу.
— Динни!
— Это не женственно, да?
— Нет! Но давай подождем. Что же делать, если я отношусь к тебе с каким-то благоговением.
Динни вздохнула:
— Может, это и к лучшему. — Она помолчала. — Позволь, я сама обо всем расскажу моим родным.
— Разве я могу тебе чего-нибудь не позволить?
— А если я попрошу тебя повидаться с кем-нибудь из них?
Уилфрид кивнул.
— Я не буду уговаривать тебя приехать в Кондафорд, — пока. Ну, значит, все решено. А теперь расскажи мне подробно, как ты это узнал.
Когда он кончил, она задумалась.
— Ага, значит, Майкл и дядя Лоренс… Ну что ж, тем лучше… А теперь, дорогой, я пойду. И Стаку спокойнее, и мне хочется подумать. А думать я могу, только когда тебя нет поблизости.
— Ангел ты мой!
Она приподняла руками его голову и заглянула ему в глаза.
— Не надо смотреть на все так трагично. Я тоже не буду. А нам нельзя куда-нибудь прокатиться в четверг? Вот хорошо! Тогда у Фоша, в полдень. И совсем я не ангел, а просто твоя милая.
У Динни кружилась голова, когда она спускалась по лестнице. Только теперь, оставшись одна, она поняла, что им придется вынести. Внезапно Динни свернула на Оксфорд-стрит. «Схожу-ка я к дяде Адриану», — решила она.
Адриана сейчас больше всего беспокоила мысль о пустыне Гоби, претендовавшей на роль колыбели человечества. Теория эта была провозглашена, апробирована и требовала, чтобы с нею считались. Адриан размышлял о переменчивости антропологической моды, когда ему доложили о приходе Динни.
— А, это ты? Я чуть не весь день жарился в пустыне Гоби и как раз подумывал, не выпить ли чашку горячего чаю. Как ты на это смотришь?
— У меня от китайского чая сосет под ложечкой.
— Таких роскошеств мы себе не позволяем. Здешняя моя дуэнья заваривает простой, старомодный дуврский чай с чаинками, как положено, а к нему нам подают домашнюю слойку.
— Грандиозно! Я пришла сообщить тебе, что наконец-то решилась отдать свою руку и сердце.
Адриан смотрел на нее, раскрыв глаза.
— А так как история эта весьма драматична, могу я хотя бы снять шляпу?
— Дорогая, снимай что хочешь. Но сначала выпей чаю. Вот тебе чашка.
Пока они пили чай, Адриан разглядывал ее с грустной усмешкой, скрывавшейся где-то между усами и козлиной бородкой. После трагической истории с Ферзом он еще больше привязался к племяннице. А Динни сегодня была явно чем-то глубоко расстроена. Она откинулась на спинку единственного в комнате кресла, положила ногу на ногу, соединила кончики пальцев; вид у нее был такой воздушный, что, казалось, дунь — и она улетит; ему приятно было глядеть на шапку ее пышных каштановых волос. Но когда Динни, ничего не тая, поведала ему свою историю, лицо его заметно вытянулось.
— Дядя, пожалуйста, не смотри на меня так! — сказала она, видя, что он молчит.
— Разве я смотрю как-нибудь особенно?
— Да.
— И ты этому удивляешься?
— Я хочу знать, как ты относишься к его поступку. — И она поглядела ему прямо в глаза.