— Лично я? Не зная его, остерегаюсь судить.
— Если не возражаешь, я хочу, чтобы ты с ним познакомился.
Адриан молча кивнул.
— Говори, не бойся, — настаивала Динни. — Что подумают и сделают другие, — те, кто его тоже не знает?
— А как отнеслась к этому ты сама, Динни?
— Я его знаю. — Неделю?
— И еще десять лет.
— Ну, не вздумай уверять меня, будто беглый взгляд и несколько слов на свадьбе…
— Горчичное зерно, брошенное в землю, дорогой. К тому же я прочла поэму и поняла, что он чувствовал. Он неверующий; ему все это должно было показаться каким-то чудовищным фарсом.
— Да-да, я читал его стихи — ни во что не верит, поклоняется чистой красоте… Такой тип человека часто возникает после тяжких испытаний в жизни нации, когда личность была подавлена и государство требовало от нее всяческих жертв. Личность стремится взять свое и дать хорошего пинка государству со всеми его устоями. Все это я понимаю. Но… Ты ведь никогда не выезжала из Англии, Динни.
— Только в Италию, Париж и на Пиренеи.
— Это не в счет. Ты ни разу не ездила туда, где Англии надо сохранять хоть какой-то престиж. В таких местах англичане вынуждены держаться «все за одного и один за всех».
— Мне кажется, он этого тогда не понимал.
Адриан взглянул на нее и покачал головой.
— А я не понимаю и теперь, — сказала Динни. — И слава богу, что он не понимал, не то я так бы его и не встретила. Неужели человек обязан жертвовать собой ради каких-то предрассудков?
— Не в этом суть, деточка. На Востоке, где религия до сих пор занимает главное место в жизни, переменить веру — не шутка. В глазах восточного человека ничто не может уронить англичанина больше, чем отречение от веры своих отцов под дулом пистолета. Перед Дезертом стоял вопрос: достаточно ли дорого ему доброе имя его родины, чтобы скорее умереть, нежели бросить на нее тень? Ты меня прости, но, грубо говоря, дело обстояло именно так.
Минуту она молчала.
— Я убеждена, что Уилфрид предпочел бы умереть, чем хоть как-нибудь унизить свою родину; он просто не верил, что на Востоке уважение к англичанину зависит от того — христианин он или нет.
— Странное оправдание; ведь он не только отрекся от христианской веры, но и принял ислам, то есть променял одно суеверие на другое!
— Дядя, неужели ты не понимаешь, что все это казалось ему непристойной комедией?
— Нет, дорогая, не понимаю.
Динни откинулась назад; только теперь он заметил, какой у нее измученный вид.
— Ну, уж если ты не понимаешь, значит, никто не поймет. Я говорю о людях нашего круга, меня интересуют только они.
У Адриана заныло сердце.
— Динни, ведь позади всего две недели, а впереди — вся жизнь; ты сказала, что он готов с тобой расстаться, и за это я его уважаю. Разве не лучше порвать сразу, если не ради тебя, то ради него?
Динни улыбнулась.
— Разумеется, дядя, ведь ты у нас славишься привычкой бросать друзей в тяжелую минуту. И разве ты понимаешь, что такое любовь? Ты ведь ждал всего восемнадцать лет. Ей-богу, ты шутишь!
— Сдаюсь, — сказал Адриан. — Во мне говорит «дядя». Будь я так же уверен в Дезерте, как в тебе, я бы сказал: «Ладно, пейте вашу горькую чашу до дна, если вам уж так этого хочется, и будьте счастливы».
— Знаешь, тебе просто необходимо с ним поговорить.
— Хорошо, но я встречал людей, которые были так влюблены, что разводились в первый же год. Один мой знакомый был до того доволен своим медовым месяцем, что только через два завел любовницу.
— Куда уж нам до таких африканских страстей, — пробормотала Динни. — Я так насмотрелась в кино плотоядных улыбок, что у меня отбило вкус ко всему плотскому.
— А кто еще знает об этой истории?
— Майкл, дядя Лоренс, может быть, тетя Эм. Не знаю, стоит ли рассказывать нашим в Кондафорде.
— Разреши мне сперва поговорить с Хилери. Он на это посмотрит по-своему и, наверно, не так, как все.
— Ну, что ж, дяде Хилери можно. — Она встала. — Значит, я могу привести к тебе Уилфрида?
Адриан кивнул и, когда она ушла, снова остановился перед картой Монголии, где пустыня Гоби казалась цветущей розой по сравнению с той мертвой пустыней, куда влекло его любимую племянницу.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Динни осталась ужинать на Маунт-стрит, чтобы повидать сэра Лоренса.
Она сидела у него в кабинете и, как только он пришел, спросила:
— Дядя Лоренс, скажи, тетя Эм знает то, что знаете вы с Майклом?