— Ей-богу, я бы вас взял в ученицы! Вы угадали: это как раз то, что я подразумевал.
— Но я не знаю, как звали ту лошадь, — пожалела Динни.
— Обидно.
И тут она увидела, как лицо его, только что выражавшее живую симпатию, словно застыло. Он приподнял цилиндр и отвернулся. Голос Уилфрида за ее спиной произнес:
— Ну вот, десятку ты поставила.
— Пойдем на трибуну, поглядим, как они примут старт. — Он, казалось, не заметил Маскема, и, чувствуя его руку у своего локтя, Динни старалась забыть, как у Маскема вдруг окаменело лицо. Многоголосое моление толпы о том, чтобы «привалило счастье», отвлекло Динни, и, дойдя до трибуны, она уже все забыла, кроме Уилфрида и лошадей. Они нашли свободное место возле перил, недалеко от букмекеров.
— Зеленый и шоколадный — это я запомню. Фисташковая начинка — моя любимая в шоколадных конфетах. А сколько я выиграю, если я все-таки выиграю, милый?
— Послушай!
Они разобрали слова:
— Бленгейм: восемнадцать к одному!
— Сто восемьдесят фунтов! — воскликнула Динни. — Вот хорошо!
— Это значит, что конюшня в него не верит; у них есть сегодня другой фаворит. Идут! Вон двое в зеленом и шоколадном. Вторая лошадь наша.
Парад — событие всегда увлекательное для всех, кроме самих лошадей, дал ей возможность разглядеть гнедую, которую они выбрали, и жокея у нее на спине.
— Как она тебе нравится, Динни?
— Все они — прелесть. Как это люди могут сказать, какая лошадь лучше, по одному виду?
— Они и не могут.
Лошади повернули и шагом прошли мимо трибуны.
— Тебе не кажется, что Бленгейм сзади выше, чем спереди? — пробормотала Динни.
— Ничуть. Отлично движется. С чего это ты взяла? Но она только вздрогнула и сжала его руку.
У них не было бинокля, и в начале скачек они ничего не видели. Какой-то человек у них за спиной без конца повторял:
— Фаворит ведет! Фаворит ведет!
Когда лошади прошли тотенхемский поворот, тот же голос, захлебываясь, кричал:
— Паша, Паша придет первый, нет — фаворит! Впереди фаворит, нет, не он! Илиада! Впереди Илиада!
Динни почувствовала, как пальцы Уилфрида сжали ее руку.
— Наша там, с поля, — сказал он. — Смотри!
Динни увидела, как по внешнему краю дорожки скачет лошадь с жокеем в розовом и коричневом, а поближе — в шоколадном и зеленом. Она выходит вперед, выходит вперед! Они выиграли!
Кругом воцарились молчание и растерянность, а эти двое стояли, улыбаясь друг другу. Какая счастливая примета!
— Сейчас я получу деньги, найдем нашу машину и поедем.
Он настоял на том, чтобы она взяла все деньги, и Динни спрятала их туда же, где хранилось остальное ее богатство, — теперь она была хорошо застрахована от всякой попытки разлучить ее с Уилфридом!
По дороге домой они опять заехали в Ричмонд-парк и долго сидели в зарослях молодого папоротника, слушая перекличку кукушек, наслаждаясь мирным, солнечным днем, полным шепота листвы и трав.
Они пообедали в каком-то ресторане в Кенсингтоне и простились на углу Маунт-стрит.
В ту ночь ее не посещали ни сны, ни тревоги, и она спустилась к завтраку с ясными глазами и налетом загара на щеках. Дядя читал «Текущий момент». Положив газету, он сказал:
— Когда выпьешь кофе, Динни, взгляни, что здесь написано. Нет, говоря об издателях, я иногда сомневаюсь, люди ли они вообще. Ну, а что касается редакторов, я просто уверен, что они не люди.
Динни прочла письмо Компсона Грайса, напечатанное под заголовком:
ОТСТУПНИЧЕСТВО ДЕЗЕРТА.
НАШ ВЫЗОВ ПРИНЯТ. ИСПОВЕДЬ.
За этим следовали две строфы из поэмы сэра Альфреда Лайелла «Богословие под страхом смерти».
И нежный румянец загара на щеках Динни сменился краской гнева.
— Да, — пробормотал сэр Лоренс, наблюдая за ней, — теперь духа выпустили из бутылки, как сказал бы старый Форсайт. Но вчера я разговаривал с одним человеком и тот уверял, что в нынешние времена ничто не может наложить на тебя несмываемого пятна. Жульничал ли ты в карты, воровал ли» драгоценности, — достаточно съездить года на два за границу, и все будет забыто. Ну, а что касается половых извращений, они теперь вовсе и не извращения! Так что нечего робеть!