— Еще бы!
— А вот я в их времена ни разу не бывала в Лондоне.
— Если вам знаком этот ресторан, ведите меня. Мне о нем говорили, но я тут еще не был.
— Надо спуститься в подвал. Кухня здесь французская.
Сняв пальто, они уселись за столик в самом конца зала.
— Мне что-нибудь легкое, — сказала Динни. — Ну, скажем, холодного цыпленка, салат и кофе.
— Вы нездоровы?
— Нет, это природный аскетизм.
— Понятно. У меня тоже. Вина пить не будете?
— Нет, спасибо. А когда мало едят, это хорошо? Как по-вашему?
— Нет, если это делают из принципа.
— А вы не любите, когда что-нибудь делают из принципа?
— Я принципиальным людям не верю, уж больно они кичатся своей добродетелью.
— Не надо так обобщать. У вас вообще есть к этому склонность, правда?
— Я подразумевал людей, которые не едят, чтобы не ублажать свою плоть. Вы, надеюсь, не из таких?
— Что вы! — воскликнула Динни. — Я просто не люблю наедаться. А мне для этого немного надо. Я еще не очень хорошо знаю, как ублажают плоть, но это, наверно, приятно.
— Пожалуй, только это и приятно на свете!
— Поэтому вы пишете стихи?
Дезерт расхохотался.
— По-моему, и вы могли бы писать стихи.
— Не стихи, а вирши.
— Лучшее место для поэзии — пустыня. Вы бывали в пустыне?
— Нет. Но мне очень хочется. — И, сказав это, Динни сама удивилась, вспомнив, как ее раздражал американский профессор и его «бескрайние просторы прерий». Впрочем, трудно было себе представить людей более несхожих, чем Халлорсен и этот смуглый мятущийся человек, который сидел напротив, уставившись на нее своими странными глазами, так что по спине у нее снова побежали мурашки. Разломив булочку, она сказала:
— Вчера я ужинала с Майклом и Флер.
— Да! — Губы его скривились. — Когда-то я вел себя из-за Флер как последний дурак. Она великолепна — в своем роде, правда?
— Да. — Но взгляд ее предостерегал: — «Не вздумайте говорить о ней гадости!»
— Изумительная оснастка и самообладание.
— Думаю, что вы ее плохо знаете, — сказала Динни. — А я не знаю совсем.
Он наклонился к ней поближе:
— Верная душа! Где вы этому научились?
— Девиз моего рода: «Верность», — правда, это могло бы меня от нее отвратить.
— Боюсь, я не понимаю, что такое верность, — произнес он отрывисто. Верность — чему? кому? Все так зыбко на этом свете, так относительно. Верность — это свойство косного ума либо попросту предрассудок и уж, во всяком случае, — отказ от всякой любознательности.
— Но ведь чему-то на свете стоит соблюдать верность? Ну хотя бы кофе или религии…
Он поглядел на нее так странно, что Динни даже испугалась.
— Религии? А вы верите в бога?
— В общем, кажется, да.
— Как? Неужели для вас приемлемы догмы какой-нибудь веры? Или вы считаете, что одна легенда заслуживает большего доверия, чем другая? Вам кажется, что именно это представление о Непознаваемом более основательно, чем все остальные? Религия! У вас же есть чувство юмора. Неужели его не хватает, когда дело доходит до религии?
— Хватает, но религия, по-моему, просто ощущение какого-то всеобъемлющего духа и вера в моральные устои, которые лучше всего служат этому духу.
— Гм… это довольно далеко от обычных представлений, но почем вы знаете, что лучше всего служит вашему всеобъемлющему духу?
— Это я беру на веру.
— Ну, вот тут мы и не сошлись. Послушайте! — сказал он, и ей почудилось, что в голосе его зазвучало волнение. — К чему тогда наш рассудок, наши умственные способности? Каждая проблема, которая возникает передо мной, существует для меня сама по себе, но потом я их складываю, получаю результат, а потом — действую. Я действую в соответствии с осознанным представлением о том, как мне лучше поступить.
— Лучше для кого?
— Для себя и для всего мира в целом.
— А что важнее?
— Это одно и то же.
— Всегда? Сомневаюсь. Но, во всяком случае, вам каждый раз приходится складывать такой длинный столбец цифр, что у вас не остается времени действовать. А так как нравственные правила и есть результат бесчисленных решений тех же проблем, принятых людьми в прошлом, почему же не брать их на веру?
— Ни одно из этих решений не было принято человеком моего склада или в таких же точно обстоятельствах.
— Да, это правда. Значит, вы пользуетесь тем, что принято звать «обычным правом». Вот тут вы типичный англичанин!
— Простите! — вдруг прервал ее Дезерт. — Вам, наверно, скучно. Вы будете есть сладкое?