Как-то в мае, ранним утром, я шел мимо домика, в котором жила Бетти со своей матерью. Миссис Руф стояла в своем крохотном огороде; я остановился и спросил, как здоровье Бетти.
— Ей скоро уж рожать. Я написала об этом Джиму Бекетту. Может быть, ему удастся получить отпуск.
— Мне кажется, что вы неправильно поступили, миссис Руф. Лучше бы написать ему только после того, как все будет позади.
— Может, вы и правы, сэр, но Бетти ужасно беспокоилась из-за того, что ему ничего не известно. Больно уж она молода, чтобы обзаводиться ребенком. Мой первенец появился на свет, когда мне шел уже двадцать второй год.
— В наши дни все идет гораздо быстрее, миссис Руф.
— Не сказала бы этого про свою стирку. А Бетти теперь мне уж не помощница. Мало радости — обзаводиться детьми в такое время. А что, если его убьют, пенсию-то она все-таки должна получать? Как вы полагаете, сэр?
Пенсия? Если начнут разбираться: поженились до совершеннолетия, парень еще не достиг призывного возраста… Я и сам не знал, что из этого получится.
— Ну, разумеется, миссис Руф. Но не будем думать, что его убьют. Джим прекрасный парень.
Изможденное лицо миссис Руф помрачнело.
— Надо быть просто дураком, чтобы идти на военную службу до того, как настанет твой черед. Он бы мог дождаться своего призывного года, успел бы еще навоеваться. А потом надумал жениться на Моей девочке. У этих юнцов и впрямь дурные головы, скажу я вам.
Однажды вечером, через месяц после разговора с миссис Руф, сидел я у себя в комнате и составлял списки на выдачу пенсий в нашей деревне — такая работа выпала на мою долю — и вдруг кто-то постучал в дверь. И как бы вы думали, кто стоял за дверью? Джим Бекетт!
— Вот не ожидал! Джим! Получил отпуск?
— Ах, мне надо повидать Бетти, Я еще туда не ходил, не посмел. Ну, как она? Скажите, сэр.
Бледный, покрытый пылью, словно после очень трудного странствования, мундир весь испачкан; отросшие рыжеватые волосы стоят торчком — несчастный паренек, вид у него был самый жалкий!
— Бетти здорова, Джим. Мать полагает, что время родов уже подходит.
— Я ночи не спал, все думал о ней, она ведь сама еще ребенок.
— А ты известил ее о своем приезде?
— Нет, я ничего не писал.
— Тогда будь осторожней. Волнение может повредить ей. У тебя есть где переночевать?
— Нет, сэр.
— Ну что же, можешь остаться здесь, если хочешь. Им все равно негде тебя поместить.
Он отступил на шаг.
— Благодарю вас, сэр, мне не хотелось бы причинять вам беспокойство.
— Никакого беспокойства, буду очень рад тебе, Джим. Расскажешь о своих приключениях.
Он покачал головой.
— Мне не хочется о них рассказывать, — хмуро сказал он. — Так вы думаете, что мне нельзя повидать ее сегодня вечером, сэр? Одному богу известно, какой путь я проделал ради этого!
— Что ж, попытайся. Только сначала поговори с ее матерью.
— Хорошо, сэр.
Он провел рукой по лбу. Лицо его было по-прежнему юным, но во взгляде появилось что-то новое: такое выражение бывает только у тех, кому уже пришлось смотреть в глаза смерти.
Он ушел, и в тот вечер я его больше не видел. Наверное, им удалось поместить и Джима в их крошечном домике. Он подоспел как раз вовремя: через два дня у Бетти родился сын. В тот же вечер, как только стемнело, Джим явился ко мне чрезвычайно взволнованный.
— Она молодчина, — сказал он, — но я, если бы знал, никогда бы так не поступил, сэр, никогда бы на это не пошел. Иногда и сам не понимаешь, что делаешь, разве когда уже слишком поздно.
Странно мне было слышать эти слова из уст молодого отца, и лишь позднее все стало понятным!
Бетти быстро поправлялась, через три недели она была уже на ногах.
Отпуск Джиму был дан, видно, очень уж продолжительный. Он все еще не уезжал, но разговаривать с ним мне почти не приходилось; правда, он, как всегда, относился ко мне дружелюбно, но мое присутствие его как будто стесняло, а о войне он не говорил ни слова.
Как-то вечером я, проходя, увидел его и Бетти, они стояли у чьего-то забора над самой рекой. Вечер выдался удивительно теплый. Это было в начале июля, когда битва на Сомме становилась все ожесточенней. Там был тогда сущий ад; а тут полная тишина, спокойно несла свои воды река, не шелестели ивы и осины, медленно гасло зарево заката, и эти два юных существа стояли обнявшись, головы их клонились одна к другой, ее темная, коротко остриженная, и золотистая голова Джима — волосы у него изрядно отросли за это время. Я прошел очень тихо, стараясь их не потревожить. Может быть, это последняя его ночь перед тем как он вернется опять в это пекло!