— Светло, правда? И самолеты сегодня не летают. Помнишь, как горели цеппелины?.. Какая ужасная смерть! А все ликовали. Это понятно. Скажи, ты очень ненавидишь нас?
Он повернулся к ней и резко сказал:
— Ненавижу? Не знаю.
— Я даже не ненавижу англичан. Я просто презираю их. И немцев тоже… Может быть, больше, чем англичан, — ведь это они начали войну. Я это знаю. Я презираю все народы. Почему они сделали мир таким несчастным?.. Почему они загубили напрасно столько человеческих жизней… сотни, тысячи, миллионы жизней? Люди сделали мир плохим… все ненавидят друг друга, причиняют зло… Я знаю, это они сделали меня плохой. Я больше ни во что не верю. Во что еще можно верить? Говорят, есть бог. Нет! Когда-то я учила английских детей молитвам… Смешно, правда? Я читала им о Христе и о любви. И я верила во все это. А теперь ни во что не верю… Кто говорит, что верит, тот дурак или лицемер. Мне бы хотелось работать в госпитале, помогать хорошим людям вроде тебя. Но меня выгнали бы только за то, что я немка, даже если б я была порядочной. То же самое делается в Германии, во Франции, в России — всюду. И после этого мне верить в любовь, и Христа, и во все прочее — как бы не так! Мы звери — вот и все… Ты, верно, думаешь, что меня испортила моя жизнь? Ничего подобного… Это не самое худшее. Конечно, другие мужчины не такие славные, как ты… но так уж они созданы, и, кроме того, — тут она рассмеялась, — они дают мне возможность прокормиться, а это уже кое-что. Нет, виноваты те, что считают себя великими людьми, лучше всех. Это они выдумывают войну, своими речами и ненавистью убивают нас… убивают таких, как ты, сажают бедняков в тюрьму и учат нас ненавидеть. Виноваты и те равнодушные до ужаса люди, которые пишут в газетах… То же самое творится на моей родине, точь-в-точь. И потому я говорю, что люди не лучше зверей.
Он встал, остро чувствуя себя несчастным. Он видел, что она следит за ним взглядом, и знал: она боится, что он уйдет. Женщина сказала заискивающим тоном:
— Извини, что я так разболталась, хороший мой: мне не с кем поговорить. Если тебе это не нравится, я буду тиха, как мышка.
Он пробормотал:
— Нет, почему же… Говори. Я вовсе не обязан соглашаться с тобой, да я и не соглашаюсь.
Она тоже встала, прислонилась к стене; косой свет луны тронул ее бледное лицо и темное платье; она заговорила снова — медленно, негромко, с горечью:
— Скажи сам, милый, что это за мир, если в нем мучают миллионы ни в чем не повинных людей? Мир прекрасен, да? Чепуха! Дурацкая чепуха, как вы, молодые ребята, говорите. Ты вот толкуешь о товарищах и о храбрости на фронте, где люди не думают о себе. Что ж, и я не так уж часто думаю о себе. Мне все равно, я пропащий человек… Но я думаю о своих, на родине, о том, как они там страдают и горюют. Я думаю о всех несчастных людях и здесь и там, которые потеряли своих любимых, и о беднягах пленных. Как же не думать о них? Думаю, вот и не верю, что мир хорош.
Он стоял молча, кусая губы.
— Послушай, у каждого только одна жизнь, и та скоро проходит. И, по-моему, хорошо, что это так.
Он возмутился.
— Нет, нет! В жизни есть нечто большее.
— Ага, — продолжала она тихо. — Ты думаешь, что люди воюют ради будущего. Вы гибнете за то, чтобы жизнь стала лучше, да?
— Мы должны драться до победы, — процедил он сквозь зубы.
— До победы… Немцы тоже так думают. Каждый народ думает, что, если он победит, жизнь станет лучше. Но этого не будет, будет еще гораздо хуже.
Он отвернулся и взялся за фуражку, но ее голос преследовал его:
— А мне безразлично, кто победит. Я всех презираю… Звери! Ну, куда же ты, не уходи, мой хороший… Я больше не буду.