Уинифрид услышала его шаги и подумала: «Милый мальчик уже вернулся. Слава богу! Если он пойдёт по стопам отца, я просто не знаю, что я буду делать Но нет, этого не будет, он весь в меня. Дорогой мой Вэл!»
III
СОМС СОБИРАЕТСЯ ЧТО-ТО ПРЕДПРИНЯТЬ
Когда Сомс вошёл в маленькую гостиную своей сестры, отделанную в стиле Людовика XV, с крошечным балкончиком, всегда украшенным летом цветущей геранью, а теперь заставленным горшками с lilium auratum, его поразила неподвижность человеческого бытия. Все здесь выглядело совершенно так же, как в первый его визит к молодожёнам Дарти двадцать один год назад. Он сам выбирал обстановку для этой комнаты и сделал это так основательно, что никакие приобретения в дальнейшем не могли изменить её атмосферу. Да, он хорошо устроил свою сестру, и это для неё было очень существенно. В самом деле, для Уинифрид было очень важно, что после стольких лет жизни с Дарти она ещё сохранила хорошую обстановку. С самого начала Сомс угадал истинную натуру Дарти под этой напускной добропорядочностью, savoir faire [5] и привлекательной внешностью, которые так пленили Уинифрид, её мать и даже Джемса, что те совершили роковую ошибку — позволили этому молодцу жениться на их дочери, хотя он не принёс в дом решительно ничего.
Уинифрид, которую Сомс заметил уже после обстановки, сидела за своим бюро-буль с письмом в руке. Она встала и пошла ему навстречу. Высокая, с него ростом, с выдающимися скулами, прекрасно одетая, но что-то в её лице встревожило Сомса. Она скомкала письмо в руке, потом, по-видимому передумав, протянула его Сомсу. Он был не только её братом, но и поверенным в делах. На листе почтовой бумаги «Айсиум-Клуба» Сомс прочёл следующее:
«Вам больше не удастся оскорблять меня в моём собственном. Завтра я покидаю Англию. Карта бита. Мне надоело терпеть Ваши оскорбления. Вы сами меня довели. Ни один уважающий себя человек не сможет этого вынести. Я больше ничем не буду Вас беспокоить — Прощайте. Я взял фотографию девочек. Скажите им, что я их целую. Мне совершенно безразлично, что будут говорить Ваши родственники. Это дело их рук. Я собираюсь начинать новую жизнь.
М. Д.»
На этом письме, написанном, по-видимому, после хорошего обеда, красовалось ещё не совсем высохшее пятно. Сомс взглянул на Уинифрид — пятно от слез, ясно, — и он подавил готовые было вырваться слова: «Скатертью дорожка!» Потом у него мелькнула мысль, что это письмо ставит её в то самое положение, из которого он так хочет выпутаться: положение неразведенного Форсайта.
Уинифрид, отвернувшись, нюхала маленький флакончик с золотой пробкой. Глухая жалость, смутное ощущение обиды шевельнулось в сердце Сомса. Он пришёл к ней поговорить о своём положении, рассчитывая встретить сочувствие, и вот, оказывается, она сама в таком же положении, и, конечно, ей хочется поговорить об этом, и она ждёт сочувствия от него. И всегда так! Никому, по-видимому, даже в голову не приходит, что у него могут быть свои неприятности и интересы. Он сложил письмо пятном внутрь и сказал:
— Что все это значит?
Уинифрид спокойным голосом рассказала ему историю с жемчугом.
— Как ты думаешь. Сомс, он действительно уехал? Ты видишь, в каком состоянии он писал это письмо.
Сомс, когда ему чего-нибудь очень сильно хотелось, заискивал перед судьбой, делая вид, что не верит в счастливый исход; поэтому он ответил:
— Не думаю, вряд ли. Я могу попытаться навести справки в его клубе.
— Если Джордж там, он, конечно, знает, — сказала Уинифрид.
— Джордж? — сказал Сомс. — Я видел его сегодня на похоронах.
— Тогда, значит, он сейчас, наверное, в клубе.
Сомс, здравый смысл которого невольно приветствовал догадливость сестры, нехотя сказал: