«Так ли это?» — подумал Шелтон.
— Нет, — повторил старик, снова помолчав и выпуская струю дыма. — Не вижу я прежнего довольства, прежней радости на лицах. Даже и похожего ничего нет. А тут еще эти автомобили; говорят, лошадей скоро совсем не останется!
И, словно потрясенный собственным выводом, он погрузился в молчание, лишь время от времени разжигая свою трубку.
Девушка, сидевшая на дальнем конце скамьи, пошевелилась, откашлялась и снова замерла. На Шелтона пахнуло запахом нестиранного белья. Подошел полисмен и принялся рассматривать эти три, столь неподходящие друг к другу, физиономии; во взгляде его было добродушное презрение, пока он не заметил Шелтона, а тогда оно сменилось любопытством.
— И в полиции есть хорошие люди, — сказал старик дворецкий, когда полисмен зашагал дальше. — Да, есть хорошие люди и в полиции, очень хорошие, а есть такие, которые смешивают тебя с грязью, отвратительные, низкие личности. Вот ведь когда они видят, что человеку не повезло, они считают, что могут разговаривать с ним, как хотят. Но я никогда не даю им повода приставать ко мне, я всегда держусь скромно и со всеми на свете разговариваю вежливо. Приходится потакать им: ведь если… ох, если не потрафишь… некоторые ни перед чем не остановятся — как захотят, так с тобой и расправятся.
— Вы что же, думаете всю ночь здесь просидеть?
— Сегодня хорошо, тепло, — ответил старый дворецкий. — Я сказал хозяину той ночлежки: «Никогда не смейте больше говорить со мной, говорю, не смейте даже подходить ко мне близко!» Всю жизнь был прямым и честным: не хочу и разговаривать с этими низкими субъектами, раз они так обошлись со мной забрали у меня все вещи. — И он сделал жест рукой, словно уничтожая своих врагов. — Завтра я найду себе комнату. Могу я найти комнату за три шиллинга в неделю, как вы думаете, сэр? Ну, значит, все в порядке. Теперь я уже больше ничего не боюсь, я спокоен. Лишь бы прокормить себя, больше мне ничего не нужно. Думаю, что с работой я отлично справлюсь. — И он взглянул в лицо Шелтону, но выражение его глаз и притворно бодрый голос говорили о том, что человек этот живет в вечном страхе.
— Пока я могу прокормить себя, — продолжал старик, — я не пойду в работный дом» и не потеряю своего достоинства.
«Нет», — подумал Шелтон.
Некоторое время они сидели молча. Потом Шелтон сказал:
— Заходите ко мне, когда сможете. Вот вам моя карточка.
Старый дворецкий вздрогнул, — он уже успел задремать.
— Благодарю вас, сэр, сочту за честь, — сказал он с жалкой поспешностью. — Близ Белгрэвии? Как же, знаю, знаю: я жил в тех местах у джентльмена по фамилии Бэйтсон, вы, может быть, знали его. Он теперь умер высокородный Бэйтсон. Благодарю вас, сэр, я непременно зайду. — И, торопливо сняв потрепанную шляпу, он старательно убрал карточку Шелтона туда же, где хранились рекомендации. А минутой позже он уже снова дремал.
Опять прошел полисмен; взгляд его, казалось, говорил: «И что этот франт делает тут рядом с двумя нищими?» Шелтон поймал этот взгляд.
«Вот именно! — подумал он. — Ты не знаешь, как быть со мной: человек с моим положением и вдруг сидит на этой скамье! Эх, бедняга, бедняга! Надо же — всю жизнь следить за себе подобными! Но ты и не догадываешься, что ты бедняга, а потому нечего тебя и жалеть».
Человек, сидевший на соседней скамье, вдруг чихнул — громко и неодобрительно.
Полисмен снова прошел мимо и, видя, что жалкие соседи Шелтона дремлют, обратился к нему:
— Небезопасно сидеть тут на скамейке, сэр. Никогда не знаешь, кто с тобой рядом. Я бы на вашем месте, сэр, ушел отсюда, если вы, конечно, не собираетесь провести здесь всю ночь, — И он рассмеялся, точно это была остроумная шутка.
Шелтон посмотрел на него и уже хотел было ответить: «А почему бы и нет?», но внезапно понял, как это было бы нелепо. «К тому же, — подумал он, — я только простужусь здесь». И, не сказав ни слова, он встал к пошел домой.
ГЛАВА XXXIII
КОНЕЦ
Была уже полночь, когда Шелтон добрался до своей квартиры; он чувствовал себя таким измученным, что, не зажигая огня, тотчас повалился в кресло. Занавеси и шторы были на лето сняты, и в высокие окна глядела звездная ночь. Шелтон пристально смотрел в темноту, как запутавшийся человек смотрит порой в глаза собрата по несчастью.
Комната не была проветрена, пахло пылью, но до Шелтона вдруг донесся слабый аромат — так иногда поражает обоняние какой-нибудь клочок травы или букет цветов на улице: в петлице у него все еще торчала увядшая ярко-красная гвоздика, и, заметив ее, он сразу очнулся от своего непонятного забытья. Нужно было прийти к какому-то решению. Шелтон встал, чтобы зажечь свечу; на всем, к чему бы он ни прикасался, лежал толстый слой пыли. «Фу, — подумал он, — какое запустение!» И чувство одиночества, охватившее его накануне, когда он сидел на каменной скамье в Холм-Оксе, нахлынуло с прежней силой.