— Была ранняя весна, и вода в реке стояла высоко; караван шел в Регенсбург, чтобы разгрузиться там, взять новый груз и вернуться в Линц. Как только туман стал рассеиваться, лодочник запрятал меня в солому. Пассау стоит на границе; мы остановились там на ночь, но ничего не случилось, и я благополучно спал в соломе. На следующий день я уже лежал на палубе. Туман окончательно рассеялся, но теперь я был свободен. Солнце золотом сверкало на соломе и зеленой мешковине; вода приплясывала; а я смеялся — я смеялся, не переставая, и лодочник смеялся вместе со мной. Славный был он человек! В Регенсбурге я помогал им разгружаться; мы работали больше недели; они прозвали меня «лысым», и когда все было кончено, я отдал все деньги, заработанные на разгрузке, великану с баржи. На прощание мы расцеловались. Из четырех гульденов Луиджи у меня еще сохранились три. Я отыскал маляра, и он дал мне работу. Я пробыл там полгода, чтобы скопить денег; потом я написал в Вену родственнику матери и сообщил ему, что собираюсь в Лондон. Он прислал мне рекомендательные письма к своим тамошним друзьям. Я отправился в Гамбург, а оттуда на грузовом пароходе в Лондон и до сего времени сюда не возвращался.
XI
После минутного молчания Кристиан сказала испуганно:
— Значит, вас могут арестовать!
Гарц засмеялся.
— Если узнают; но это было семь лет тому назад.
— Почему же вы приехали сюда, раз это опасно?
— Я переутомился, потом я семь лет не был на родине, и мне, несмотря на запрет, захотелось повидать ее. Теперь я готов вернуться.
Лицо его стало хмурым.
— А в Лондоне вам тоже плохо жилось?
— Еще хуже, сначала… я не знал языка. В моей профессии, чтобы получить признание, надо много работать, и прокормить себя трудно. Слишком много людей заинтересовано в том, чтобы не давать тебе выдвигаться… Я им попомню это.