У него была восхитительная тяга к удовольствиям, и жизнь светского бездельника вполне устраивала его. Он вел веселый, легкомысленный и дорогостоящий образ жизни в Вене, Париже, Лондоне. Он любил только эти города и хвастался, что в любом из них чувствует себя, как дома. В нем сочетались бьющая через край энергия и изощренность вкуса, но эти качества пригодились ему только на то, чтобы стать великим знатоком женщин, табаков и вин; а самое главное, он обладал отличнейшим пищеварением. Ему было тридцать лет, когда он встретил миссис Деворелл. И она вышла за него замуж, потому что он не был похож на тех мужчин, которые ее окружали. Никогда еще не сочетались браком столь разные люди. Пауля, завсегдатая кулис, привлекли в ней наивность, спокойствие, душевная ясность и несомненное целомудрие; он уже промотал более половины своего состояния, и то обстоятельство, что у нее были деньги, тоже, очевидно, не было упущено из виду. Но как бы там ни было, он привязался к жене и, будучи человеком мягкосердечным, стал привыкать к тихим семейным радостям.
Через год после свадьбы у них родилась Грета. Однако тяга к «свободе» отнюдь не умерла в Пауле; он стал игроком. Никто особенно не препятствовал ему проигрывать остаток своего состояния. Но когда он принялся за состояние своей жены, это, естественно, оказалось более сложным. Впрочем, в ее капитале образовалась уже порядочная брешь, прежде чем вмешался Николас Трефри и заставил сестру перевести то, что уцелело, на имя дочерей, обеспечив себя и Пауля пожизненной рентой. Денежный источник иссяк, и добряк бросил карты. Но тяга к «свободе» по-прежнему жила в его душе; он стал пить. Он никогда не напивался до потери сознания, но и редко бывал трезв. Жену его очень расстраивала эта новая страсть; ее и без того слабое здоровье было вскоре совсем подорвано. Врачи отправили ее в Тироль. Пребывание там пошло ей на пользу, и семья поселилась в Боцене. На следующий год, когда Грете только исполнилось десять лет, мать ее умерла. Пауль тяжело переживал этот удар. Он бросил пить, стал заядлым курильщиком и домоседом. Он был привязан к обеим девочкам, но совсем не понимал их; Грета, родная дочь, была его любимицей. Они продолжали жить на вилле Рубейн; она была дешевой и просторной. Пауль стал сам вести хозяйство, и денег постоянно не хватало.
К этому времени вернулась в Англию сестра его жены миссис Диси, муж которой скончался на Востоке. Пауль предложил ей поселиться у них на вилле. У нее были свои комнаты, собственная прислуга; такое положение дел вполне устраивало Пауля — это давало значительную экономию, и в доме всегда был человек, чтобы присматривать за девочками. По правде говоря, он опять стал ощущать тягу к «свободе»; приятно было время от времени улизнуть в Вену или хотя бы поиграть в пикет в местном клубе, украшением которого он был, словом, немного «проветриться». Нельзя же горевать всю жизнь… даже если это была не женщина, а ангел; тем более что пищеварение у него осталось таким же превосходным, как прежде.
Четвертую часть виллы занимал Николас Трефри, который никак не мог привыкнуть к тому, что ему каждый год приходится на время покидать Англию. Он и его молоденькая племянница Кристиан питали друг к другу ту особую привязанность, которая таинственно, как и все в жизни, зарождается между пожилым человеком и совсем юным существом и для обоих кажется целью и смыслом существования, пока в юное сердце не входит новое чувство.
Он давно уже был опасно болен, и врачи настоятельно советовали ему избегать английской зимы. И вот с наступлением каждой весны он появлялся в Боцене, куда полегоньку добирался на собственных лошадях из Итальянской Ривьеры, в которой проводил самые холодные месяцы года. Здесь он обычно оставался до июня, а потом возвращался в свой лондонский клуб, но до этого и дня не проходило, чтобы он не ворчал на иностранцев, на их обычаи, еду, вино и одежду, словно большой добродушный пес. Болезнь его сломила; ему было семьдесят, но выглядел он старше своего возраста. У него был преданный слуга по имени Доминик, уроженец Лугано. Николас Трефри нашел его в одном отеле, где тот работал, как вол, и нанял, предупредив: «Смотри, Доминик! Я и обругать могу!» На это Доминик, смуглый, мрачноватый, но не лишенный чувства юмора, ответил только: «Tres bien, m'sieur!» [9].