Перед небольшой темной ямой в углу кладбища они остановились. На частый лес не засаженных цветами могил падал солнечный свет; восточный ветер, неся с собой легкое зловоние, коснулся прилизанных волос бывшего лакея и вызвал влагу в уголках его глаз, прикованных к священнику. Какие-то слова и обрывки мыслей вертелись в голове старика: «Его хоронят по-христиански… Кто отдает эту женщину в жены? Я… Прах праху… Я всегда знал, что он не жилец…»
Слова заупокойной службы, несколько сокращенной ради проводов в вечность этой крохотной тени, ласкали его слух, глаза его подернулись пленкой. Он слушал, точно старый попугай на жердочке, склонив голову набок.
«Кто умирает в младенчестве, тот идет прямо на небо, — думал он. — Все мы, смертные, веруем в господа… крестные отцы его и матери в святом крещении… Да, так-то вот. Что ж, я-то смерти не боюсь…»
Увидев, что гробик уже опускается в темную яму, Крид еще больше вытянул шею вперед. Гробик опустился; послышалось приглушенное рыдание. Старый лакей трясущимися пальцами дотронулся до рукава стоявшей перед ним миссис Хьюз.
— Не надо, — шепнул он, — он теперь с ангелами, во славе божьей.
Но, услышав, как стучат о крышку гроба комья земли, он и сам вытащил из кармана платок и прижал его к носу.
«Вот и нет его больше, не стало еще одного младенчика, — думал он. Старики и девушки, молодые парни и детишки — все время кто-нибудь умирает. Там, где он теперь, никто уже не женится, не выдает замуж… пока смерть не разлучит нас…»
Ветер, пролетая над засыпанной теперь могилой, уносил хриплое дыхание старика, приглушенные рыдания швеи куда-то за могилы других теней — к тем местам, к тем улицам»…
Хилери и Мартин возвращались с похорон вместе, и далеко позади них, по другой стороне улицы, шла маленькая натурщица. Некоторое время оба они молчали. Затем Хилери, протянув руку в сторону жалкой улочки, сказал:
— Они преследуют нас, они тащат нас вниз. Долгий, темный проход. Есть ли в конце его свет, Мартин?
— Да, — отрезал Мартин.
— Я его не вижу.
Мартин посмотрел на него.
— Гамлет!
Хилери не ответил.
Молодой человек искоса наблюдал за ним.
— Такая вот улыбка — это болезнь.
Хилери перестал улыбаться.
— Так вылечи меня, — сказал он вдруг, рассердившись, — ты, врачеватель!
Впалые щеки «оздоровителя» вспыхнули.
— Атрофия нерва активности, — пробормотал он. — От этого лекарства нет.
— А! — протянул Хилери. — Все мы хотим общественного прогресса, но каждый по-своему. Ты, твой дед, мой брат, я сам — вот тебе четыре разных типа. Можешь ты с уверенностью утверждать, кто именно из нас способен взять на себя эту задачу? Для меня, например, действовать — противно моей природе.
— Любое действие лучше, чем отсутствие действия.
— А твоей природе, Мартин, свойственна близорукость. Твой рецепт в данном случае не очень помог, не так ли?
— Я ничего не могу поделать, если люди хотят вести себя, как идиоты.
— Вот именно. Но ответь мне на такой вопрос: не есть ли общественная совесть, беря широко, всего лишь результат комфорта и обеспеченности?
Мартин пожал плечами.
— И далее: не губит ли комфорт способность действовать?
Мартин снова пожал плечами.
— В таком случае, если те, у кого есть общественная совесть и кто видит, в чем зло, утратили способность действовать, как ты можешь утверждать, что в конце темного прохода есть свет?
Мартин вынул из кармана трубку, набил ее и большим пальцем плотнее прижал табак в чашечке.
— Свет есть, — сказал он наконец. — Несмотря на всех бесхребетных. Прощайте. Я достаточно времени растратил впустую.
И он зашагал прочь.
«И даже несмотря на близорукость?» — сказал про себя Хилери.
Несколько минут спустя, выходя из магазина Роза и Торна, куда он зашел купить табаку, Хилери неожиданно увидел маленькую натурщицу, очевидно, поджидавшую его.
— Я была на похоронах, — сказала она, и выражение лица ее явно договорило: «Я шла за тобой». Не дожидаясь приглашения, она пошла рядом с Хилери.
«Это уже не та девочка, которую я отослал пять дней назад, — подумал он. — Она что-то утратила и что-то приобрела. Я ее не знаю».
И в лице ее и во всей повадке чувствовалось твердое намерение. Вот так у собаки бывает взгляд, который говорит: «Хозяин, ты хотел меня запереть, уйти от меня; я теперь знаю, что это такое. Делай, что хочешь. Но что бы ты ни сделал, больше уж я никогда тебя не оставлю».