— Вы и мой муж? Ха-ха-ха!
Против этого жестокого смеха, действующего гораздо сильнее, чем десятки проповедей на тему о классовом различии, чем сотни презрительных слов, маленькая натурщица выстоять не могла; она опустилась на низкий стул, на котором, по-видимому, сидела, глядя на улицу, до прихода Бианки. Но, подобно тому, как запах крови приводит в ярость охотничьего пса, звук собственного смеха, казалось, лишил Бианку самообладания.
— Как вы думаете, почему он берет вас с собой? Только из жалости! Одного этого чувства мало для жизни на чужбине. Но этого вам не понять.
Маленькая натурщица поднялась на ноги. Лицо ее залил мучительный румянец.
— Я ему нужна, — сказала она.
— Нужна ему? Да, так, как ему нужен обед. А когда он съест его, тогда что? О, он, безусловно, никогда не бросит вас: у него слишком чувствительная совесть. Но вы же будете висеть у него на шее — вот так!
Бианка вскинула руки кверху, потом сцепила пальцы и начала медленно опускать руки, словно изображая, как русалки тянут на дно тонущего моряка.
Маленькая натурщица проговорила, запинаясь:
— Я буду делать все, что он прикажет… все, что он прикажет…
Бианка молча глядела на девушку: вздымающаяся грудь, павлинье перышко, нервно сжатые пухлые ручки, дешевые духи — все казалось Бианке оскорбительным.
— И вы полагаете, он скажет вам, что именно ему нужно? Вы воображаете, что у него — это у него-то! — хватит необходимой жестокости, чтобы отделаться от вас? Он будет считать себя обязанным содержать вас до тех пор, пока вы сами его не бросите, что вы, не сомневаюсь, в один прекрасный день и проделаете.
Девушка уронила руки.
— Я никогда не оставлю его, никогда! — произнесла она страстно.
— В таком случае да поможет ему небо.
Глаза маленькой натурщицы будто вовсе лишились зрачков; они стали, как цветы цикория, у которых нет темных сердцевинок. Через глаза и стремилось найти себе выход все то, что она в эту минуту чувствовала: слишком сложные для слов, эти чувства не могли сойти с ее губ, непривычных для выражения эмоций. Она лишь повторяла, заикаясь:
— Я не… я не… я буду….
И вновь и вновь прижимала руки к груди. Бианка скривила губы.
— Вот оно что! Вы считаете себя способной на самопожертвование! Ну что ж, вам предоставляется удобный случай. Воспользуйтесь им. — Она указала на перевязанный веревками сундук. — Вам! надо всего-навсего исчезнуть.
Маленькая натурщица прислонилась спиной к подоконнику.
— Я нужна ему, — прошептала она, — я знаю, что нужна ему!
Бланка до кроки прикусила губу.
— Ваша идея самопожертвования великолепна, — сказала она. — Уезжайте сейчас же и через месяц он перестанет вспоминать о вас.
Девушка всхлипнула. В движениях ее рук было что-то столь жалкое, что Бианка отвернулась. Несколько мгновений она простояла, устремив взгляд на дверь, затем, снова повернувшись, проговорила:
— Ну так как же?
Но лица девушки нельзя было узнать. Оно все было залито слезами, но на нем уже была всегдашняя неподвижная маска бесстрастности.
Бианка кинулась к сундуку:
— Нет-нет, вы уйдете отсюда! Забирайте это и уходите!
Маленькая натурщица не сдвинулась с места.
— Так, значит, вы не желаете?
Девушку всю трясло. Она облизала губы, сделала безуспешную попытку сказать что-то, снова облизала губы, и на этот раз ей удалось выговорить:
— Я уеду… только… только если это он велит мне…
— Так вы все еще воображаете, что он вам что-нибудь «велит»!
Но маленькая натурщица все повторяла:
— Я ничего, ничего не стану делать без его приказания…
Бианка захохотала.
— Совсем как собака, — сказала она.
Девушка резко повернулась к окну. Губы ее раскрылись. Она вся съежилась, задрожала; она и в самом деле вдруг стала похожа на спаньеля, завидевшего своего хозяина. Бианка без слов догадалась, что там, на улице, стоит Хилери. Она вышла в коридор и открыла входную дверь.
Он поднимался по ступеням, лицо у него было измученное, как у больного лихорадкой. При виде жены он замер и так стоял, глядя ей в лицо.
Не дрогнув, не выдав хотя бы малейшим намеком какие бы то ни было чувства, ничем не показав, что она его видит, Бианка скользнула мимо Хилери и медленно пошла прочь.