Чтобы укрепить ребенка в этом повиновении, Говард принуждал его переносить большие неудобства, – так, например, он заставлял его ходить босиком по каменистым дорожкам сада, что выдрессированный ребенок беспрекословно исполнял. Отец был доволен своей системой и не без некоторого удовольствия уверял своего друга Айкина, что, прикажи он его мальчику положить руку в огонь, – мальчик без рассуждения исполнит его требование. Нет сомнения, что ребенок не питал особенной привязанности к своему отцу, суровость которого он приписывал его нелюбви к себе и капризам. Когда стали ясно обнаруживаться несчастные последствия этого воспитания, Говард все-таки не мог признать своей ошибки, а со своеобразной “покорностью воле Божьей” принял это за испытание родительского сердца; он не допускал мысли, что нельзя безнаказанно игнорировать права детства и подчинять детскую природу такой же тирании, какую проявляли над самим Говардом его религиозные убеждения.
Полтора года Говард безвыездно прожил в Кардингтоне. Перенесенное им нравственное потрясение настолько надорвало его физические силы, что оказалось необходимым лечиться, и вот он проводит некоторое время в Бэте, климат которого действительно оказался благоприятным для его здоровья. Здесь Говард имел возможность делать интересные наблюдения над температурою воды в источниках Бэта; полученные при этом результаты он сообщал Лондонскому Королевскому обществу.
На обратном пути домой Говард провел некоторое время в Лондоне, вращаясь среди своих друзей и членов ученого общества. Следующею весною он совершил поездку в Голландию, где ему особенно нравилась чистота нравов и религиозность населения. Но надолго уезжать из Кардингтона оказывалось неудобным. Говард не хотел оставлять своего ребенка в чужих руках и желал лично руководить первоначальным его воспитанием.
Глава IV
Поездка на континент в 1769 году. – Религиозное настроение Говарда. – Его дневник. – Путешествие до Турина. – Обратный путь через Женеву. – Париж. – Изменение плана поездки. – Обет в Неаполе. – Возвращение в Англию
Когда сыну Говарда было уже четыре года и его, по мнению отца, можно было поручить попечению наставников, желание предпринять долгое путешествие по континенту стало осуществимым. Однако и на этот раз Говард не имел определенной цели для путешествия. Жизнь в Кардингтоне была тяжела для него из-за печальных воспоминаний; для его деятельной натуры здесь не представлялось никакой арены действий: все, что можно было сделать, он сделал и оказался опять в положении человека без определенных занятий. К тому же здоровье его от бездеятельности расстраивалось, и врачи советовали ему более или менее долгое пребывание на юге Италии. Поместив сына у одной очень почтенной особы, содержавшей училище для девочек в Чесдонте, близ Гердфорда, он весною 1769 года собрался в путь.
Во время этого путешествия Говард вел дневник или, вернее, записки, заключавшие в себе путевые впечатления. Лучшему биографу Говарда – Балдуину Брауну – удалось разыскать манускрипт, так же как и некоторые письма, адресованные главным образом пастору Саймондсу, главе конгрегации диссидентов в Бедфорде, к которой принадлежал и Говард. Эти записки и письма свидетельствуют о глубоко религиозном настроении, в котором находился Говард в то время. Местами его записки обнаруживают религиозный экстаз; в них слышится крик души, взывающей к Богу, изливающейся в славословии Его, проникающейся и ослепленной величием Творца. Религиозный экстаз Говарда не представляет собой ничего мистического – это не продукт фантазии, а сознание бесконечной высоты идеи о Боге. Нельзя не привести здесь характеристики религиозности Говарда, сделанной пастором Беллоусом: “Говард жил в дни дуализма, когда материя и дух, дело и безделье, благочестие и удовольствия, Бог и природа, земной мир и загробный – рассматривались как нечто враждебное друг другу, как нечто антагоническое. Говард не был выше идей своего времени и только проводил их с крайней последовательностью. Всякое личное наслаждение, удовлетворение любознательности, интерес к музыке и искусству – он считал отвлекающим от исполнения религиозного долга. Никогда еще благочестие не имело такого непосредственного, решительного влияния на жизнь человека. Св. Симеон Столпник не был более свободен от человеческих увлечений и светских удовольствий, чем Говард, который при своем благочестии в такой же мере был доступен наблюдению, в какой святой анахорет стоял вне его: обоих одинаково воодушевляло блаженное самоудовлетворение и стремление к одному только общению с Богом. Нет сомнения, что в Говардовом благочестии было что-то болезненное, узкое; но нельзя отрицать, что для той миссии, выполнить которую было предназначено Говарду, его странный пиетизм и аскетическая суровость, его болезненное испытывание самого себя и постоянная боязнь лишиться спасения – были только полезными качествами, послужившими на пользу человечеству... Живи Говард в более ранний век, он удалился бы в пустыню и жил в пещере, подобно пророку Иеремии. При отсутствии специального образования, недостаточном развитии фантазии и живости в характере – Говард нуждался в деятельности, и, к счастью человечества, он способен был только к такой деятельности, которая требовала самоотречения”.
Направившись через Кале и южную Францию и достигши Турина, Говард изменил свои намерения. Здоровье его несколько поправилось, и особая надобность в южном климате, как ему казалось, уже отпала.
В записках его имеется заметка от 30 ноября 1769 года, в которой он объясняет причину, по которой решился изменить свой первоначальный план прожить некоторое время на юге Италии. “Дальнейшее путешествие по Италии, – писал Говард, – было бы удовлетворением одного только любопытства, между тем оно потребовало бы нескольких лишних недель, и еще несколько воскресных дней прошли бы для меня без общения с собранием единоверцев, без общения с Богом; трата денег на удовольствия, вместо того чтоб употребить их на благотворительность, противна правилам, руководящим моею жизнью, и недостойна истинного последователя Христа, каким я хотел бы быть. Эти мысли и желание скорее увидать моего дорогого мальчика победили мое любопытство взглянуть на юг Италии и вызвали мою решимость вернуться назад. Зачем суете и безумию омрачать мысли ищущего небесного царствия. Крепись, душа! Ничтожно, низменно все, что не направлено к славному царству жизни, света и любви!”
Обратный путь Говард совершал через Женеву и Париж. В письме из Женевы к пастору Саймондсу он сообщает своему другу об упадке религиозного духа в населении этого некогда благочестивого города; развращенность нравов, замеченную в Женеве, Говард приписывает “принципам самого развращенного из людей”, т. е. Вольтера, и близкому соседству с Францией. В Гааге Говарду пришлось остановиться: состояние его здоровья сильно ухудшилось, врачи советовали ему вернуться в Италию и прожить некоторое время в Неаполе. И вот Говард опять очутился в дороге по направлению туда, откуда он едва успел прибыть.
По пути в Неаполь Говард остановился в Риме. В письме к Саймондсу он описывает прием у папы и между прочим рассказывает, что, когда папа благословлял его, он не преклонил колена, как делали прочие, а только поклонился, чем вызвал негодование окружавших первосвященника кардиналов. Его возмущают оказываемые католическим населением божеские почести папе; Говард не скрывает отвращения, внушаемого ему католической церковью, и благословляет небо, что он протестант и последователь истинного Христова учения.
Письмо Говарда и его мемуары свидетельствуют о том, что в описываемый нами период великий филантроп находился в чрезвычайном религиозном возбуждении. Он пользуется всякою остановкою в пути, чтобы сделать запись в своем дневнике относительно посещающих его религиозных дум; все чувства и помыслы Говарда сосредоточены на религии, на стремлении к Богу, и оттого некоторые части его дневника представляют собою как бы записанные молитвы о спасении и царствии небесном. Каждое свое побуждение, каждый свой шаг он оценивает с точки зрения христианского долга; душа его изнывает от сомнений; всю свою энергию он расходует на воодушевляющий его религиозный энтузиазм.