Высшей степени своего развития достигает религиозный экстаз Говарда в Неаполе. Здесь он дает обет вечного служения Богу и, по распространенному у диссидентов обычаю, облекает его в формальное, письменное обязательство перед Богом. Этот документ, составленный 27 мая 1770 года, чрезвычайно характерен: он заключает в себе исповедь Говарда и торжественное обещание быть служителем Всевышнего. Это обязательство впоследствии было возобновлено Говардом в Москве 27 сентября 1789 года.
В Неаполе Говард пробыл недолго. В июне 1770 года он оставляет Неаполь и через Германию возвращается на родину. Одна запись в дневнике, сделанная в Гейдельберге, где Говард провел воскресный день (воскресные дни Говард никогда не проводил в дороге, а всецело посвящал молитве), показывает, что он чрезвычайно тяготился своей бездеятельностью. С ужасом он оглядывается назад и видит, что им еще ничего не сделано для того, чтобы заслужить царство небесное.
Через несколько недель после этого Говард наконец прибыл домой. Его ждало высокое назначение. Нашлось поприще, на котором он мог выполнить свое обязательство перед Богом и заслужить бессмертие. Его имя вскоре сделалось символом самоотверженного труда на благо страждущему человечеству.
Глава V
Болезнь. – Назначение Говарда шерифом в 1773году. – Исполнение им своих обязанностей. – Знакомство с состоянием тюрем. – Бедфордская тюрьма. – Уголовное законодательство того времени. – Тюрьмы в Европе. – Задача Говарда
Запущенный дом в Кардингтоне, целый ряд воспоминаний, болезненно отозвавшихся на настроении Говарда, наконец, его религиозное возбуждение – все это удручающим образом подействовало на его здоровье. Чтобы несколько отвлечься от мрачных впечатлений, Говард совершил поездку внутрь страны, но по дороге заболел и в течение шести месяцев был прикован к постели.
Едва оправившись от болезни, он вернулся домой и с удвоенной энергией принялся за попечение о бедных поселянах и учрежденной им ранее школе. Круг деятельности его постепенно расширялся – его уже занимали не одни только поселяне собственного поместья, и в течение двух лет имя Говарда сделалось самым популярным во всем Бедфордском округе.
В 1773 году Говард был назначен шерифом в Бедфорде.
Это назначение доказывает, насколько популярен был великий филантроп. Не обладая ни большими поместьями, ни обширными связями в высших аристократических кругах, только благодаря своим личным качествам, Говард смог достигнуть такой высокой чести. Не без некоторого риска вступил он, однако, на эту должность. Дело в том, что как диссидент Говард не мог принять присяги в установленной законом форме, – принятие ее было бы несогласным с догматами исповедуемой им религии, а о компромиссе со стороны Говарда не могло быть, конечно, и речи; отправление же должности без присяги могло повлечь за собою значительный штраф и лишение некоторых гражданских прав. Один из его первых биографов указывает на то, что Говард согласился принять на себя звание шерифа вследствие обещания, данного ему тогдашним лордом-канцлером графом Бетерстом, устранить всякие невыгодные последствия противозаконного вступления в должность без установленной присяги. Это ни на чем не основанное предположение оказывается совершенно невероятным для всякого, кто знаком с английским правовым порядком: никто в мире не может остановить действие неотмененного закона, и не во власти лорда-канцлера (министра юстиции) освобождать кого-либо от налагаемой законом ответственности. Принимая должность шерифа без присяги, Говард знал, какому риску он подвергается: всякий враждебно настроенный гражданин мог привлечь его к ответу перед судом. Но, видя в назначении его шерифом указание свыше на путь, по которому ему следует пойти, он без колебаний и страха пошел по нему.
Обязанности шерифа довольно многосложны и чрезвычайно важны. Шериф – представитель государственной власти. В его руках сосредоточены как надзор за местным самоуправлением, так и все функции, вверяемые непосредственно представителям короны. Одна из главных обязанностей шерифа – оказание помощи в отправлении правосудия. Всецело на шерифе лежало заведование и попечение о тюрьмах. Для Говарда открывалось, таким образом, широкое поле деятельности.
Званием своим он воспользовался не для представительства в среде местного дворянства, не для устройства торжественных приемов, празднеств и традиционных встреч королевских судей, периодически посещавших Бедфорд на время судебных сессий, а для действительного исполнения всех обязанностей, соединенных с этим званием.
В качестве шерифа Говард впервые вошел в соприкосновение с миром преступников. О тюрьмах, их устройстве и порядках, господствовавших в них, он знал лишь настолько, насколько об этом говорилось в случайно читанных им книгах. И вот теперь он в качестве шерифа присутствовал в суде; перед его глазами проходили десятки людей, осуждаемых и оправдываемых, измученных, изможденных заключением в тюрьме. Говарда, вникавшего во все, добросовестно относившегося к возложенным на него обязанностям, особенно заинтересовал тюремный быт. Он стал знакомиться с условиями содержания в тюрьмах лиц, осужденных и подозреваемых в совершении преступления. Посещая с этой целью бедфордскую тюрьму, Говард увидел то, чего никогда не мог бы себе представить. Найдено было, наконец, поприще, на котором ему оказалось возможным выполнить обет, данный в Неаполе. С этого момента деятельность Говарда получает общественный, затем государственный, наконец общечеловеческий интерес и не прерывается ни на минуту, – даже смерть застала его за этой деятельностью.
Небольшой бедфордской тюрьме суждено было сделаться, так сказать, колыбелью тюремной реформы. Та же самая тюрьма за сто лет до того прославлена была пуританином Беньяном, бывшим в течение двенадцати лет ее узником. Сидя в этой тюрьме, он написал свою знаменитую книгу “Pilgrim's Progress”[2]. Беньян был личным другом Мильтона и Кромвеля; осужденный при Реставрации Стюартов по обвинению в отрицании божественного происхождения королевской власти, он отбывал наказание в той самой бедфордской тюрьме, где Говард впервые стал проявлять свою реформаторскую деятельность.
Первое, что обратило на себя внимание Говарда, – это установившийся обычай не назначать жалованья тюремным смотрителям, а сдавать им тюрьмы как бы на откуп. С указания на это Говард начинает свою книгу “The State of the Prisons” (“Состояние тюрем”): “Ужасное положение заключенных, о котором мало кто имеет верное представление, впервые обратило на себя мое внимание в бытность мою шерифом Бедфордского графства, и главным обстоятельством, возбудившим мою деятельность в пользу заключенных, было то, что арестованные, признанные невиновными в суде, должны были платить деньги за свое содержание в тюрьме. Нередко люди, не только не осужденные, но и освобожденные от всякого уголовного преследования вследствие отсутствия достаточных улик для предания суду, должны возвращаться в тюрьму и оставаться в заключении, пока не уплатят смотрителю за свое содержание в тюрьме и сверх того не вознаградят секретаря ассизов за его труд по делу и т. д. Желая устранить эту жестокость, я обращался к судьям графства с предложением назначить определенное жалованье смотрителю вместо того, чтобы предоставлять им взимать плату с заключенных. Это предложение было встречено сочувственно, высказана была готовность установить такой порядок; но нужно было указать на прецедент, для того чтобы возложить на графство этот новый расход. И вот я отправился в соседние графства, разыскивая, не установлен ли где предлагаемый мною способ содержания тюремных смотрителей, но вскоре, к сожалению, убедился, что везде существует тот же несправедливый порядок, против которого я восставал. Мне пришлось натолкнуться на ужасные картины бедствия, причем по мере моего знакомства с плачевным состоянием мест заключения во мне все более и более крепла решимость помочь несчастным. С целью подробного изучения дела путем точного и разнообразного наблюдения я посетил большинство местных тюрем в Англии”. Чтобы понять всю трудность задачи, поставленной себе Говардом, необходимо хотя бы вкратце остановиться на положении уголовного законодательства и юстиции конца XVIII века как на родине Говарда – в Англии, так и в остальной Европе.
В законодательствах господствовал один только принцип, которым руководилась уголовная юстиция, – устрашение преступника и граждан вообще. В наших законодательных памятниках этот принцип выражался афоризмом “бить нещадно, дабы, на то глядя, другим озорничать неповадно было”. И в научной обработке начал уголовного права, под тем или другим видом, в конце концов приходили к тому же основному началу. Каноническое право не видоизменило этого принципа, даже, наоборот, больше укрепило его. Принцип раскаяния, из которого потом выросло благодетельное начало исправления преступников, был слишком малосущественным и почти не имел практического значения уже по одному тому, что раскаяние предполагалось как следствие суровых карательных мер. Попытки смягчить принцип устрашения идеей справедливости – не удавались. Оно и понятно – личность преступника не принималась в расчет; его деяние требовало отмщения или вызывало необходимость общественного или государственного воздействия. Преступное деяние представлялось опасным для общественного порядка, необходимо было оградить общество или государство от нарушителя порядка, – это сделать нетрудно, раз преступник попался в руки правосудия: стоит лишь бросить его в тюрьму, лишить его жизни. Человеческая личность сама по себе не имела никакой ценности; государство, сословие, цех поглощали ее вполне: человек представлялся каким-то материалом – не субъектом прав, а объектом, – владычествовала масса, корпорация, сословие. Понятно, что не существовало никакой соразмерности вины с наказанием. Отсюда такое изобилие казней.