Были и другие инциденты, не менее прискорбные. Однажды золотистый дождь из мочевого пузыря Леннона, сопровождавшийся непристойными «проповедями», пролился с балкона на прогуливавшихся по улице трех монашек. Он был лидером, а не ведомым, но даже его верные Розенкранц и Гильденстерн — то есть Пол и Джордж — отказались участвовать в избиении пьяного матроса, который только что оплатил их ужин. Кроме того, Джон часто выкрикивал «зиг хайль» и ходил гусиным шагом, выкинув руку в гитлеровском приветствии и прижав палец к верхней губе.
Еще одна недостоверная история, которую рассказывали в Гамбурге, повествовала о том, что в один из вечеров в «Кайзеркеллер» какой–то местный Аль Капоне потянул стоящего на сцене Леннона за джинсы и потребовал исполнить «Shakin' All Over». Леннон огрызнулся: «Donner und Blitzen. Ты Schweinhund, убивший моего дядю!» Ответа не последовало — по крайней мере на словах, — но Бруно Кошмидер вдруг превратился в жалкого испуганного человечка, просительно заламывающего руки: «Это было ужасноенедоразумение, герр Альбрехт… никогда себе этого не прощу». В известном смысле, Джону угрожала большая опасность, чем после его знаменитого заявления 1966 года о том, что «мы популярнее Христа».
Правда это или нет, но к концу 1960 года Кошмидер стал с подозрением посматривать на Beatles. «Ist gut», — восклицал он, после того как музыканты опровергли слухи о том, что они собираются уходить от него в ненавистный «Тор Теп», но выражение его лица говорило об обратном. Контракт с The Jets подходил к концу, и музыканты грозили разбежаться, как застигнутые в амбаре крысы. Остаться решил только Тони Шеридан, но у него не было своей группы, и он приглашал к себе всех, кто оказался поблизости, включая Beatles.
Бруно действовал быстро и за месяц предупредил Beatles об увольнении, одновременно перестав защищать от полиции самого младшего из группы, который нарушал закон, запрещающий лицам моложе восемнадцати лет появляться в районе Гросс Фрейт после полуночи. К концу ноября Джорджа Харрисона депортировали.
В отношении остальных, решивших продолжить выступления без Харрисона, Бруно проявил предусмотрительность и намекнул, что если они посмеют принять приглашение «Тор Теп», то ночные прогулки по злачным местам города, полным всякого отребья, могут стать для них небезопасными. Как бы между прочим он упомянул о некой датской проститутке, которая вызвала гнев одного из владельцев ночных клубов и тело которой было выловлено речной полицией в Нейнберге. Полиция не смогла определить причину смерти.
Двое сопровождавших Бруно громил покачали головами и зацокали языками, выражая скорее притворное сострадание, чем возмущение грехом, за который последовала такая суровая кара. По их жестокой и потрепанной внешности — изуродованные уши, низкие, как у неандертальцев, лбы, проломленные, похожие на дверные ручки носы — можно было без труда догадаться, что вышибалы «Кайзеркеллер» обожают издеваться над слабыми. Эти садисты всегда были в распоряжении Кошмидера, если он считал, что заблудших британских музыкантов следует вернуть на путь истинный.
Теперь безопасность казалась Beatles столь же недостижимой, как и Англия, куда они собирались вернуться. Отрабатывая последние дни контракта в «Кайзеркеллер», музыканты размышляли, с чего начнется их путешествие домой: с больницы или катафалка. Однако к насилию прибегать не пришлось: Джордж Бруно сделал так, что Пита Беста и Пола Маккартни в наручниках посадили в полицейский фургон и после допроса депортировали из страны, предъявив сфабрикованное обвинение в поджоге.
Из группы в Гамбурге остались двое, но оба не могли никуда устроиться, поскольку объявился официальный документ о том, что Beatles, выступая все эти месяцы в «Кайзеркеллер», не имели разрешения на работу в Германии. Стюарт остался у своей возлюбленной, а у Джона не осталось иного выхода, кроме как вернуться домой.
Он бросил свои вещи дома, в холле Мендипса, и помчался наверх, бормоча: «Никогда в жизни». Мими показалось, что Джон похож на беженца из разоренной войной Европы 40–х годов. Тем не менее на следующее утро он как ни в чем не бывало лежал в своей постели и поглощал любимый «ковбойский завтрак» из бобов с ветчиной, наслаждаясь лучами зимнего солнца и доносящимся издалека звуком пневматической дрели.
Джон рассказывал тетке, что между ночными выступлениями целый день проводил у себя в комнате, отдыхая и настраивая гитару. В выходные дни он осматривал достопримечательности немецкого города, катался на лодке по озеру, посетил зоопарк, художественные галереи, музеи и фольклорные праздники. Как утверждал Джон, не делал он лишь зарисовок старинных церквей Гамбурга.