Стюарт Сатклифф, по крайней мере, взбунтовался, прежде чем решил окончательно уйти. Отбросив Beatles как глупое увлечение юности, он с тех пор стриг волосы «почти прилично». «Думаю, я это все перерос», — слегка грустно признавался он сестре Полин. Он заплатил высокую цену — как в психологическом, так и в физическом плане — за участие в группе, а затем наверстывая упущенное время в карьере художника. Здоровье Стюарта вызывало тревогу — приступы головокружения, судороги, хроническое несварение желудка и другие неприятные симптомы в последнее время усилились.
Переписка с Джоном была пронизана мрачным экзистенциалистским туманом и длинными монологами о бессмысленности существования, а также эзотерическими рассуждениями, в которых Джону приписывалась роль «Иоанна Крестителя», а сам Сатклифф ассоциировал себя с «Иисусом Христом». Из этой переписки чаще всего вспоминают и цитируют такие поэтические строчки, принадлежащие Джону: «Я не могу ничего вспомнить без грусти / Такой глубокой, что она почти не осознается мной / Такой глубокой, что ее слезы делают меня свидетелем собственной глупости». Если вдуматься в смысл этих туманных строк, то в них можно найти сходство с гимном «Come Down О Love Divine», гимном праздника Троицы, знакомым каждому мальчику, получившему религиозное воспитание.
Возможно, под влиянием этих диалогов Стюарт начал писать оставшийся незаконченным автобиографический роман, озаглавленный им «Spotlight On Johnny». Изобразив себя в виде второстепенного персонажа («Нхоук»), Стюарт пишет, что, вставая утром, он жалуется на «потерю памяти и ужасные головные боли». Поскольку это происходило с ним в реальной жизни, он проконсультировался у немецких врачей, которые прописали лечение, способное только замедлить, но не остановить развитие состояния, которое он мог описать лишь как «болезнь».
Некоторые могут ежедневно принимать амфетамины, причем безо всяких последствий, но Стюарт Сатклифф не относился к такому типу людей. Каменистая дорога к ставшему смертельным кровоизлиянию в мозг была вымощена типичными симптомами наркотической ломки. Кроме недомоганий, о которых он упоминал в письмах Полин и Джону, его преследовали приступы паники, раздражительности, гиперактивности, а также долгие периоды, когда он лежал в кровати без сна. Более серьезными симптомами можно считать бессмысленное бормотание, сопровождавшееся выкриками гитлеровского приветствия, туман перед глазами как предвестник временной потери зрения, раскачивание и пустой взгляд перед началом судорожного припадка, ночные галлюцинации («ужасы») и другие нарушения, превратившие Сатклиффа в жалкого нелюдима.
Его видели сидящим с Астрид в одном из клубов Гросс Фрейт за самым дальним столиком, погруженным в глубочайшую депрессию, с прижатыми ко лбу пальцами и плотно сомкнутыми губами, как будто он старался скрыть боль. Когда его глаза не были крепко зажмурены, Астрид замечала, что их блеск исчез, а потухший взгляд подчеркивался пурпурно–красными пятнами под глазами, напоминавшими высохший и потрескавшийся грим.
Для тех, кто остался на родине и не мог видеть его болезненного состояния, единственным признаком неблагополучия были письма, в которых фразы беспорядочно перескакивали от предмета к предмету и изобиловали странными, но вызывающими тревогу ассоциациями. Его почерк становился явно крупнее и неразборчивее, выродившись практически до непонятных каракулей, как в журнале капитана–полярника Скотта, который медленно умирал посреди антарктической пурги.
Смерть настигла Стюарта Сатклиффа 10 апреля 1962 года в 4.45 пополудни. Последним, что он видел в жизни, было лицо Астрид в машине «Скорой помощи».
Доктор Питер Хоммельхоф, осматривавший Сатклиффа в июне предыдущего года, пришел к выводу, что плохое состояние здоровья пациента стало следствием злоупотребления алкоголем и амфетаминами. Результаты вскрытия показали, что «паралич мозга был вызван кровоизлиянием в правое полушарие», и это стало явным подтверждением диагноза доктора Хоммельхофа, а не версии намеренного удара по голове, который ему нанес Джон Леннон или кто–то другой.
Джон узнал о смерти Стюарта непосредственно от Астрид, когда приехал в Гамбург за день до того, как Beatles должны были открывать новую площадку, «Star–Club», который вскоре станет самым известным клубом на Гросс Фрейт. Ужасная новость прозвучала как гром среди ясного неба, и Леннон с трудом сохранял самообладание. Он напрягал ум в поисках веселого и оскорбительного ответа, который продемонстрировал бы его безразличие. Он должен был рассмеяться или хотя бы, не моргнув глазом, пожать плечами. Но не смог. После короткой паузы он просто молча обнял Астрид.