И все же я должен дойти, какой бы не оказалась конечная цель моего путешествия. С этой мыслью я отправился в постель.
Сон мой был привычно наполнен мутными навязчивыми кошмарами, вспомнить которые поутру никогда не получалось, но которые превращали ночной отдых в нескончаемую пытку, череду пробуждений, промежутки между которыми становились все короче, сменяя друг друга до самого рассвета. В один из таких моментов я открыл глаза, вновь наблюдая над собой опостылевший беленый потолок, сейчас тонущий в густом обволакивающем сумраке. Я не мог вспомнить, что мне снилось, знал лишь, что видение мое несло на себе печать прошлого. Я приподнялся и в ожидании возвращения сна уставился в окно.
Внезапно некий посторонний звук привлек мое внимание, я откинул плед, однако подняться не успел — дверь скрипнула, впуская в комнату облаченную в черное фигуру. В любой другой ситуации я бы испугался или попытался позвать на помощь, благо комната Реджинальда находилась по соседству, и на мой голос друг бы непременно примчался в ту же секунду. И все же я не ощущал беспокойства. Возможно, причиной тому была нереальность происходящего, скрытого вуалью ночной тьмы.
— Кто вы? — лишь потребовал я ответа, и получил его в весьма своеобразной форме, удивившей меня ровно столько же, сколько и смутившей.
Черный плащ соскользнул с белых покатых плеч, и изумленному взору моему предстала женщина, единственной одеждой которой была тонкая белая сорочка. Не сразу, но мне удалось узнать в поздней посетительнице спасенную нами "ведьму". Она, не сводя с меня странно блестящего взгляда, будто два драгоценных камня сияли в темноте, распустила рыжие локоны. Да и была ли она, эта темнота? Я прекрасно видел детали, хотя и не должен был. Женщина подняла руки и, взявшись за бретели, потянула вниз. Сорочка белоснежным облаком упала к ее ногам, и взгляд мой против воли, точно зачарованный, скользнул по плавным изгибам молодого тела. А искусительница же не только не смутилась столь неделикатного осмотра, но и сама, словно красуясь передо мной, провела ладонями по округлым бедрам, по бокам, по высокой полной груди, соблазнительно проминающейся под ее тонкими длинными пальцами, задевающими скользящие по гладкой коже завитки волос.
— Кажусь ли я вам красивой, доктор? — неожиданно хрипло спросила она и откинула волосы за спину. Вся ее неприкрытая красота предстала передо мной во всем своем волнительном бесстыдстве.
Признаться, в тот момент я решил, что сплю, уж слишком волшебным казалось мне видение коварной искусительницы в моей комнате. Однако нос мой чувствовал ее запах, будоражащий кровь и заставляющей тело неметь в нерешительности, а глаза мои никак не могли оторваться от созерцания запретного плода.
— Примите же мою благодарность, доктор, — продолжила она, подходя ближе. Я мог бы только протянуть руку, чтобы коснуться мягкой теплой плоти. — Примите мою благодарность за спасение.
Щеки моей коснулось ее горячее дыхание. Ведьма наклонилась ко мне, и точно в дурмане я видел, как тяжело колыхнулись ее груди. Дар речи вернулся ко мне.
— Прекратите немедленно! — воскликнул я, взял красавицу за плечи и отодвинул от себя. — Вы с ума сошли!
Я торопливо вскочил и, нашарив на полу ее плащ, завернул в него. Что за дикие нравы? Если я и сплю, то сон этот зашел слишком далеко.
Я не выдержал и выглянул в коридор, чтобы убедиться, что никто не станет случайно свидетелем сей нелицеприятной сцены, и за время моего короткого отсутствия что-то в комнате успело поменяться.
— Джон.
Я замер, не в силах сдвинуться с места, пригвожденный к полу звучанием родного голоса.
— Джон. Посмотри на меня, Джон.
Я обернулся и встретился взглядом с лучистыми голубыми глазами.
— Агата? Нет... Нет же, это невозможно.
Я отрицал то, что видел собственными глазами, и лишь это нежелания принимать заведомый обман помогло мне остаться в трезвом уме. Ведьма, а теперь я не сомневался в том, что это так, рассмеялась звонко, запрокинув голову. Точно так, как при жизни всегда делала Агата. Я смотрел на собранные в пучок пшеничные локоны, на завитки, спадающие на обнаженные плечи, на тонкие изящные руки, трепетно прижимавшие к груди расходящиеся края тонкого плаща. Зрелище, что мне так и не довелось увидеть.
— Джон? — пропела она чужим голосом, ведь голос Агаты не принадлежал ей. Это был фантом, иллюзия, мираж.
— Прекрати терзать меня, кем ты ни была, — устало велел я, сжав пальцами виски.
— Разве не это тело вам больше по нраву, доктор?
— Прекрати! — вдруг воскликнул я ожесточенно, и на глазах моих иллюзия схлынула, подобно прибою с мокрого песка, но зыбкий образ все еще застилал мне взор. Я сам не желал его отпускать.
Рыжеволосая женщина вздохнула, и зелень ее глаз подернулась печальной дымкой.
— Хороший человек, тяжелая судьба, — прошептала она. — О себе побеспокойтесь, доктор, времени мало осталось. Песок в часах убегает сквозь пальцы. Бегите, доктор, бегите так быстро, как только сможете.
Ветка ударила в стекло, я зажмурился на миг от неожиданности, и ощутил вдруг на лбу теплое прикосновение губ. И в следующее же мгновение остался один в пустой темной комнате.
Как описать мне суеверный ужас, что охватил меня тогда? Не тот, что я привык испытывать настолько, что чувствовал лишь необходимость бояться, а не сам страх. Слова зеленоглазой колдуньи все еще звучали эхом от голых стен и отдавались в сердце моем колокольным набатом. Воздух вдруг сделался густым и тягучим, и холодным, как в рождественскую ночь. Пол закачался подо мною, будто палуба корабля, и я пытался удержаться, но неведомая сила уже взяла меня в плен, нашептывая непонятные, волнующие слова сквозь шум крови в ушах. А когда стихли звуки, мир, окружавший меня, исчез. Исчез беленый потолок, дощатые полы с металлической койкой, растворились в чернильной тьме стены, и лишь прямоугольник окна с крестообразной рамой сиял белым светом, к которому потянулась моя заблудшая душа. Я тянулся и тянулся, пока свет не заполнил меня полностью, и голос, зовущий издалека, не назвал мое имя. Джон.
— ... Джон!
Я отозвался на зов, веки мои, тяжелые и непослушные, дрогнули, поднимаясь, и белый свет, в коем я плавал, мешался с полутьмой утренних сумерек.
— О мой Бог! Mon Dieu! Mon Dieu!*
Мадемуазель Камелия склонилась надо мной и, еще не заметив моего пробуждения, тревожно закусывала пухлую карминную губку. Взгляд ее васильковых глаз выражал неподдельное смятение.
— Успокойтесь, моя дорогая, — всегда бодрый голос моего друга и компаньона был так же лишен привычных иронических нот. — Полагаю, самое страшное уже миновало.
— Страшное? — признаться, я пока соображал весьма плохо, видимо, не до конца проснулся. Если я вообще спал. Камелия подозрительно стискивала в белых пальчиках платок и отводила глаза. — Реджинальд? Что происходит? Быть может, хоть вы объясните?
Кроуфорд подошел к постели, на которой я лежал, к слову, поверх одеяла в одних брюках и выпущенной сорочке. Вид, едва ли подходящий для приема юной леди. Во взгляде друга я так же разглядел искреннее беспокойство, и это заставило меня невольно затаить дыхание в ожидании его слов.
— Джон, друг мой, — Реджинальд поджал губы и сказал. — Ваше сердце не билось. Вы не дышали.
* Мой Бог (фр.)
Продолжение следует...