Уже на пароходе по пути в Неаполь Рид знал, что его перо не будет воспевать бойню, развязанную ради наживы. Он был одним из немногих людей в Америке, сразу понявших, что война эта нужна только торговцам смертью по обе линии фронта. Свидетельство тому — знаменитая статья Рида, начатая им еще на борту парохода и ставшая его журналистским кредо. Она начинается так:
«Австро-сербский конфликт — совершенный пустяк, как если бы Хобскен объявил войну Кони-Айленду[11]. Тем не менее в него оказалась втянутой вся Европа».
И Рид сразу срывает с войны ее помпезно-барабанные аксессуары, не оставляя даже жалкого фигового листка:
«Подлинная война, в которой этот неожиданно начавшийся разгул смерти и разрушения является лишь эпизодом, разгорелась давным-давно. Она свирепствовала уже десятилетия, но об ее битвах так мало говорили, что они проходили незамеченными. Это была война торговцев».
Рид пишет о подлинных причинах военного столкновения — безудержной погоне английских, немецких, французских капиталистов за прибылью, о столкновении интересов империалистических хищников, о военщине и милитаризме.
«Нет человека, который питал бы к милитаризму большую ненависть, чем я, — писал Рид. — Никто больше меня не желает, чтобы позор милитаризма исчез с лица земли. Величайшие вопросы сегодняшнего дня не могут быть решены ни парламентскими речами, ни большинством голосов, их можно разрешить только «кровью и железом» — «durch Blut und Eisen». Эти слова Бисмарка стали лозунгом реакции. Они были самым большим препятствием на пути демократического развития.
…Но хуже «самодержавия кайзера», хуже даже, чем звериные идеалы, которыми он похваляется, хуже всего этого плохо скрытое лицемерие его вооруженных противников, которые кричат о мире, в то время как мир этот не может быть сохранен из-за их же собственной алчности.
Еще отвратительнее глупой напыщенности кайзера голоса хора американских газет, которые делают вид, что верят — и хотели бы и нас заставить верить, — будто это борьба светлого рыцаря (современной демократии) с гнусным чудовищем (средневековым милитаризмом).
Но для чего же тогда нужен демократии союз с царем? Может быть, Петербург, где действовал поп Гапон, или Одесса с ее погромами являются богами либерализма? Неужели наши издатели столь наивны, что верят этому? Нет, нынешний конфликт — это ссора между торговыми конкурентами. Одна сторона сохранила благовоспитанные формы современной дипломатии и говорит о «мире», рассчитывая в то же время главным образом на прославившийся своим миролюбием военный флот Великобритании, на армию Франции и на миллионы полурабов, которых они получают за взятку у царя всея Руси (и, конечно, на силу решений Гаагской конференции), чтобы двинуть их вперед против немцев. Другая сторона — это свирепость и отвратительное евангелие «крови и железа».
Заключительные строки статьи поражают силой, прозорливостью, убежденностью:
«Мы, социалисты, можем надеяться, можем даже быть уверены, что из ужаса кровопролития и страшных разрушений родятся далеко идущие социальные преобразования и будет сделан большой шаг вперед к нашей цели — к миру среди людей. Нас не должна обмануть газетная болтовня о том, что либерализм ведет священную войну против тирании.
Это не наша война».
Редакция «Метрополитен» ожидала от своего военного корреспондента в Европе живописных батальных очерков, бодрых корреспонденции с полей сражений, фанфарных репортажей о подвигах союзных солдат.
Упования эти оказались тщетными.,
Через два-три дня пребывания на борту Рид уже был знаком со всеми обитателями салона первого класса. Здесь подобралась пестрая и довольно странная компания.
Молодой итальянский маркиз, окончивший Сорбонну и работавший в лондонской газете, австрийский граф, несколько немецких баронов, офицеры всех воюющих держав, итальянский капиталист, который владел фабрикой в Патерсоне (он называл рабочих «скотами»), немецкий финансист, проживший двадцать лет в Париже. Два немца, один итальянец и француз с утра до вечера играли в бридж. Все они возвращались в свои воинские части.
Воспитанные, вежливые, образованные люди, пассажиры первого класса не допустили по отношению друг к другу за все время пути ни малейшего некорректного или бестактного поступка. Линия фронта, которая разделила в Европе их государства, ощущалась всеми как некая условность в сравнении с непреодолимой пропастью между обитателями верхней палубы и безликой людской массой, набитой где-то глубоко внизу в зловонные трюмы.