Рид с интересом посмотрел на это живое олицетворение киплинговских героев.
Третий солдат, совсем молоденький и хрупкий, сказал с горячностью:
— А я социалист и воюю для того, чтобы уничтожить прусский милитаризм и освободить рабочий класс.
Риду стало до боли обидно и жалко этого паренька с приятным лицом, произносившего фразы, словно затверженный урок. Он отставил стакан и вмешался в разговор:
— Но ведь прусский рабочий класс воюет за то, чтобы сокрушить русский деспотизм.
— Да, это верно, пленные так говорят.
— Но что вы-то получите от уничтожения прусского милитаризма?
Первый солдат убежденно ответил ему:
— После этой войны никогда больше не будет войн.
— Никогда! — в один голос подтвердили двое других.
Солдат из Индокитая потребовал еще бутылку шампанского у засыпавшего на ногах официанта.
— Завтра мы вернемся к нашим товарищам, — сказал он, — и зададим немцам жару! Никакой пощады! Они убивали наших раненых, и мы отплатим им тем же…
Рид и Данн не смогли ни в чем разубедить этих троих французов, уже отравленных ядом шовинистической пропаганды и оппортунистической демагогией социалистов. Это могло сделать только время.
Потом Рид и Данн отправились на Марну, где еще дымилось поле одного из самых жестоких сражений в мировой войне. В Сезанне Рида арестовали, и он чуть было не угодил на два года во французскую крепость.
О битве на Марне Рид написал для «Метрополитен» очерк в пять тысяч слов. Он начал его с описания мух, тысяч огромных черных мух, слетевшихся сюда, казалось, со всей Франции на трупный запах горелого мяса. Еще он описал курган, на котором стоял деревянный крест с надписью: «Здесь покоятся сорок три француза из 73-го линейного полка».
О подобном очерке с редакцией «Метрополитен» уговора не было.
Когда Джек собрался возвращаться в Париж, с севера еще доносился гул отдаленной канонады. «Там, у Рейна, усталые от бессонницы, измученные люди механически убивали друг друга. Мы постояли некоторое время, прислушиваясь к этим звукам и рассматривая расстилавшиеся желтые равнины Шампаньи, такие же, как в те времена, когда здесь прошел Аттила со своими ордами гуннов более тысячи лет назад».
Но Джон Рид, кроме этих ужасных видений, бережно сохранил и другое: по полю недавнего сражения уже шагал человек с плугом, покрикивая на своих быков.
Жизнь продолжалась.
Когда война вступила в траншейный период, Франция утратила для Рида какой-либо интерес. Вначале он склонялся к мысли перебраться в Германию или Австрию через Италию (которая, несмотря на уверения английского посла в Риме, еще не вступила в войну). Однако в последний момент он переменил планы и решил съездить в Англию: навестить Бойда и разобраться, что происходит на островах.
Лондон встретил Рида смоком — густым унылым туманом с горьким привкусом угля. Внешне город, казалось, не изменился. Расплываясь в сизой пелене, вереницей тянулись двухэтажные автобусы и такси. Людской поток по-прежнему заливал Стренд и Оксфорд-стрит. Величественно и невозмутимо обозревали свои владения неповторимые лондонские полисмены. На Пиккадилли и Лейстер-сквер, как и раньше, стекались к вечеру сотни проституток и жеманных юнцов с подкрашенными губами.
В устоявшийся десятилетиями облик города грубо и тревожно ворвались приметы войны. Со стен домов кричали огромные надписи: «Король и страна нуждаются в тебе!», «Англии нужен миллион волонтеров!» Воинственные плакаты были прилеплены даже к автомобилям. Некоторые из них Гласили: «Лорду Китченеру требуются такие парни, как ты!»
Китченер… Это зловещее имя означало усмирение Ближнего Востока и Судана, истребление буров и концентрационные лагеря в Южной Африке.
В магазинах с товаров немецкого происхождения были сорваны ярлычки: «Made in Germany»[12] и заменены ярлычками «Made in England»[13]. В ресторане Риду как-то подали бутылку отличного рейнского вина с ханжески закрашенной этикеткой.
В Сити Рида разозлил глупый инцидент. На каком-то углу к нему подскочила очень хорошо одетая девица с возбужденным лицом. Не говоря ни слова, она воткнула ему в петлицу пальто белое куриное перышко и ринулась в сторону, испуская воинственные вопли. Оторопев, Рид вначале не сообразил, что значит вся эта нелепая история, но потом понял и со злостью выдернув перышко, бросил его на землю. Белыми перьями экзальтированные девицы украшали пиджаки мужчин призывного возраста…