И в этот момент он чувствует себя подлинным капиталистом, потому что, несмотря на всю отчаянность своего положения, он живет идеалами и помыслами капиталистического общества. Бродяга с растленной эксплуататорским строем душой, он такой же необходимый элемент американской действительности, как и настоящий миллионер.
«И тут, помахивая дубинкой, к нему подошел упитанный, закутанный в плащ полисмен.
— Проходи, — сказал он кратко. — Здесь сидеть не разрешается.
Вильям еще раз затянулся окурком и, не двигаясь с места, сказал дерзко:
— Послушайте, а вы знаете, кто я?
Полисмен окинул взглядом грязный воротничок, дешевую шляпу, стоптанные башмаки. Глаза полисмена видят лучше, чем глаза старух. Он нагнулся и всмотрелся в лицо Вильяма.
— Да, я знаю, кто ты такой, — сказал он. — Ты тот самый парень, которого я вчера два раза прогонял отсюда. Проходи, если не хочешь отведать дубинки!»
Еще три года назад «Капиталист» означал бы всего лишь очередной рассказ об униженных и оскорбленных. Но теперь уже жалость к обитателям «дна», не имевшим ни силы, чтобы вступить в борьбу, ни волчьей хватки, чтобы «выбиться в люди», не затуманивала Джеку видения мира. И рассказ приобрел совсем другое звучание: он взывал к мщению за поруганную человеческую личность, разоблачая миф об «американском образе жизни».
Весной 1916 года Риду стало ясно, что с его здоровьем шутки плохи. Болезнь почек усугублялась усталостью, накопившейся за два года странствий. Врачи советовали раньше, чем лечь на операцию, хорошенько отдохнуть, набраться сил.
Рид вспомнил о чудесных днях, проведенных им в свое время в Провинстауне, и решил снова отправиться туда. Океан всегда заражал его бодростью, здоровьем, хорошим настроением. В конце мая Джек и Луиза уехали на побережье и провели несколько чудесных дней, с утра и до вечера отдаваясь солнцу и волнам.
Но вскоре эту безмятежную идиллию нарушила телеграмма из Нью-Йорка. Начиналась кампания по выдвижению кандидатов в президенты, и «Метрополитен» хотел, чтобы Рид написал корреспонденцию с национальных конференций основных политических партий. Арт Юнг должен был сделать к ним иллюстрации. К просьбе «Метрополитена» присоединился и «Мэссиз». Предложение «повариться» в самых недрах главных политических кухонь страны было слишком соблазнительным, чтобы Рид мог от него отказаться.
Умоляющим голосом он заверил Луизу, что обернется за каких-нибудь несколько дней, что будет вести праведный образ жизни и соблюдать диету, и ринулся в штормовое море страстей, называемое в Соединенных Штатах предвыборной кампанией.
С конференций республиканцев и демократов Рид дал хорошие, но ничем особенно не примечательные очерки. Симпатии его склонялись к демократам. Их политическая программа его, как социалиста, конечно, не привлекала. Но кандидат демократов Вильсон шел под демагогическим лозунгом: «Он удержал нас от войны!» Рид еще сохранял иллюзии, что Вильсон в случае переизбрания будет придерживаться этого лозунга и последующие четыре года.
Но съезд Прогрессивной партии в Чикаго дал Риду пищу для одного из самых блестящих и гневных его очерков, безжалостно разоблачающих самое существо американской избирательной системы, коррупцию и подлость закулисных политиканов, фарисейство и лживость заклятых реакционеров. Рид назвал очерк весьма недвусмысленно: «Рузвельт их продал».
Дело обстояло так. В годы своего пребывания у власти Рузвельт, будучи одним из самых реакционных президентов в истории США, искусной социальной демагогией умудрился снискать себе в некоторых кругах славу друга бедняков, воплощения демократии, справедливости и честности.
В 1912 году руководство партии выдвинуло кандидатом в президенты Вильяма Тафта. Тогда многие рядовые республиканцы, верившие Рузвельту и недовольные решением конференции, образовали так называемую Прогрессивную партию. Теперь прогрессисты, надеявшиеся, что Рузвельт осуществит их чаяния на реформы, выдвинули его кандидатуру. В Рузвельта верили наивные и политически отсталые люди, но они были за мир, а не за войну, за реформы, за лучшую жизнь, за демократию. Это были люди из больших и маленьких городов, из деревень, с ферм и ранчо. Почти религиозная любовь к «Тедди» наполняла их сердца. Собравшись в гигантском зале чикагского «Аудиториума», они пели с энтузиазмом: «Вперед, воин Христа!» и «Мы пойдем за Тедди!».
Рид смотрел на делегатов конференции и недоумевал: как могли социалисты позволить самым циничным социальным демагогам в стране так расчетливо и нагло обманывать тысячи простых людей! Ему было достаточно один раз взглянуть на лидеров прогрессистов, чтобы дать им точную, беспощадную оценку. Это были «зловещие фигуры, боровшиеся не на жизнь, а на смерть с народом… В сердцах этих скрытных и холодных людей не было ни единой искры энтузиазма, никакой симпатии к делу демократии».