У меня этот неполный год и вправду, как полжизни отнял. Столько событий произошло! Главное — я запустил новые советские мелодии, которые зазвучали из окон домов. Сейчас был май и в тёплые, солнечные деньки горожане открывали, мыли окна. Оттуда и «звучала музыка та», как в «Вальсе Бостоне». Звучал и Джо Дасен, и другие англо-французские песни. Но больше звучали наши, русские песни. Сейчас мы с ребятами планировали переписать всё начисто с чуть изменённой аранжировкой. Что я зря занимался музыкой почти всю жизнь. Да и в кабаке мы немного интерпретировали некоторые музыкальные произведения. Тогда ещё не было термина «кавер», но мы, как настоящие музыканты, что-то играли чуть-чуть не так, как в оригинале.
С моей «джаз бандой из будущего» мы очень хорошо переделывали известные песни на блюзовый манер. Особенно мы изгалялись над «Битлами». У них же простой рисунок, а мы добавляли красок. Сейчас Битлов переигрывать и перепевать я не собирался. Одному не интересно и муторно играть блюз, а ребята мои ещё не могли. А вот «Deep Purple» переиграть мне «заново» хотелось. Тем более, повторюсь, что сам Ричи Блекмор беззастенчиво воровал не только рифы, но и целые куски старых и новых музыкальных тем. Например, самый основной риф из «Смок он зе воте» Блекмор украл у Astrud Gilberto и не стыдился этого. Да и на гитаре играл Ричи Блекмор, откровенно говоря, не очень чисто. У него явно не было профильного музыкального образования и на гитаре он учился играть где-то в подворотне. Правда, писали, что его отец настоял, чтобы Ричи брал классические уроки игры на гитаре и мальчик выдержал их аж целый год. Вполне возможно, что на классическом инструменте Ричи играл лучше, чем на электрогитаре, но я не знаю.
Моим гитаристом-кумиром был ранний Ингви Мальмстин[4] — хотя и в двадцатых годах второго тысячелетия он играл[5] намного лучше любого Ричи Блэкмора — и учился игре на гитаре я у него. По видео урокам, правда, и в более позднем возрасте, чем хотелось, однако, кое чему, а главное, распознавать «грязь» и избегать её при игре на гитаре, я научился… Но приблизиться к его звукоизвлечению и виртуозности я не смог даже на десятую долю, конечно[6]. Да-а-а…
Зря учитель пения считала, что у Женьки не было музыкального слуха. Да, он не попадал в ноты на пианино при проверке, но это говорило о другом. У него не была развита музыкальная память, но это дело поправимое — во-первых, а во-вторых, мало у кого из детей музыкальная память дана с рождения. У меня, например, тоже поначалу имелись такие проблемы, но они исчезли с изучением инструмента. В последствии в детстве, когда мне купили гитару, я даже стал подбирать довольно сложные мелодии. Правда были у меня друзья-музыканты, которые из полнейшей какофонии слышали все звуки и могли разложить их на табулатуре[7]. У меня такого таланта не было. Как, в прочем, и у Женьки.
Женька и голосом воспроизвести звуки не мог. До моего в нём проявления, впрочем. Правильные тренировки голосовых связок с привязкоой к внутреннему уху, дали хороший результат уже на второй день занятий в лесу, где я грузил своё тело, практиковал дыхание «ибуки» и «тренировал связки» криками «киа». Там же мне пришло в голову петь голосом гаммы. Дыханье и труд, всё перетрут. Да-а-а…
Пример наших безголосых певцов доказал, что голос тоже можно натренировать. Пример? Да пожалуйста: Юрий Антонов, Кристина Орбакайте, Пол Маккартни, со всем его Битлз, чёрт возьми! Ведь петуха давали и пели «мимо» на концертах только «шуба заворачивалась». В студии — да. Выравнивали, подгоняли, правили. А в живую спеть и сыграть дано не каждому любителю. Учиться вокалу надо десять лет, чтобы в любой момент взять нужную ноту. И не всякий у нас Александр Градский… Да-а-а…
В отличие от меня «старого», у Женьки была худосочная фигура и пальцы были такие же худосочные и длинные. Музыкальные пальцы были у Женьки… Я сразу им обрадовался. Особенно, когда приладил их к гитарному грифу. Поначалу из аппликатуры на вырезанном мной из фанеры грифе чаще всего получалась «фигура из трёх пальцев», но после пары дней занятий я понял, что мне с такими пальцами повезло. Так я и начал тренировать Женькино тело, нагружая его не только спортом, но и игрой на гитаре, а, в дальнейшем, и музицировать.
Поковыряв микшерский пульт, я разложил детали и спаял четыре платы с компрессорами, привязав их к потенциометрам, которыми регулировался сигнал. На каждую плату требовалось аж четырнадцать транзисторов. Теперь мой пульт на четырёх каналах мог не только регулировать громкость, но и срезать слишком громкие и усиливать слишком тихие звуки в границах регулируемого диапазона. С четырьмя подкомпрессированными каналами уже можно было выступать на концертах без звукооператора, писать сразу несколько инструментов на один канал, и сводить сразу нескольких инструментов.
К четырём часам пришли ребята. Мы попили чаю и немного вместе поиграли песни Юрия Антонова: «Родные места[8]», «Шире круг[9]», «Горят костры[10]», «Поверь в мечту[11]». Я решил «собрать патриотический концерт» и, утвердив его на худсовете филармонии, проехать по краю, выступив в клубах и домах культуры районных центров. К нам, как школьному любительскому коллективу, не претендующему на зарабатывание денег, по моим соображениям, должны были отнестись со снисхождением.
О своих соображениях я рассказал ребятам. Они ещё, по сути своей были и вправду детьми, а поэтому, восприняли те песни, которые я им показал в партитуре и которые напел, наигрывая на гитаре, показались весёлыми, жизнерадостными и современными. Песни, пока я их с чувством исполнял, впитывались ребятами словно свежий воздух и их лица светились.
— Ну, ты и молодец, Женька, — первым похвалил Гришка-басист, после того, как я спел «Родную землю». — Клёвая песня.
— Точно — молодец. Как они из тебя выходят? — восхищённо глядя на меня, спросила Лера. — И стихи хорошие и музыка.
— Он, как курица, несущая золотые яйца, — пошутил Андрей-барабанщик.
— Сам ты курица! — замахнулась на него Лера. Похоже, она уже была в меня влюблена и не первый месяц. Да-а-а…
— Ладно, ладно! –замахал на неё руками Андрей. — Пошутил я! Пусть не курица, а, этот… Олень, бьющий копытом, из под которого вылетают золотые монеты.
— Серебряное копытце? — спросил я улыбаясь.
— Во-во! Кстати о деньгах… За концерты обычно деньги платят. Мы что-нибудь заработаем, надеюсь? И ещё… Нам с Гришей вступительные экзамены сдавать, а потом в колхоз ехать. Если поступим, конечно.
— Чёрт! Не подумал! — выругался я. — Да-а-а… Но, думаю, можно будет отмазать вас от колхоза, если программу утвердят в крайкоме. Попробуем, чем чёрт не шутит. В любом случае, эта программа пригодится, если вы со мной останетесь. Вы со мной, вообще, или нет? Что за настроение, Андрюха? Может мне искать других музыкантов?
И Андрей, и Гришка взглядов не отвели. Однако Андрей, пожав плечами, сказал:
— Фиг знает, Жека. Как учёба покажет. Да и какой смысл в нашем ансамбле? Песни поёшь только ты. Мы только играем. Песни расходятся по рукам. Кто-то с них собирает тугрики. А нам даже и сказать, что это мы там играем, нельзя. Так любой может заявить.
— Тугрики, как ты говоришь, это не проблема. То, что гуляет по рукам, нормальной музыкой назвать пока нельзя. Сыромятина. Песни сначала утвердить нужно на худсовете, а потом с ними выступать, или записывать на радио, или на пластинки. Но для этого нужно играть и сыгрываться. Знаешь, из скольких кусков мне приходится склеивать те песни, которые мы играем вместе? Мне проще самому сыграть все партии, честное слово. И это не дольше получится, а быстрее. И не обижайтесь пожалуйста. А вот для выступления с концертами, тут без вас мне не обойтись. Но для того, чтобы на концертах не «обделаться» нам надо пахать по двадцать часов в сутки.
— И зачем нам это надо? — спросил спокойно Андрей. — Лично я не собираюсь после окончания института играть в ансамбле и зарабатывать на жизнь игрой на барабанах. А ты, Гришка?
Гришка пожал плечами, поморщился и сказал: