— Мне сказали, что вы учитесь на втором курсе «Королевского колледжа» в Лондоне? Это правда?
— Правда.
— Но здесь работа на уровне диплома инженерного факультета. Это ваша работа?
— Скорее, это работа моей компьютерной программы, расчёты делал я, ну, и ставил задачи, конечно.
— Правильно поставить задачу — это восемьдесят процентов любого успеха. Но, если я правильно понимаю, вами заложен выпуск процессоров, согласно объемов и площадей тех помещений, что вам предоставляет «парламентская комиссия».
— Естественно.
— И вы, если я правильно понимаю, готовы увеличить мощности, если вам предоставят другие, более просторные помещения? Не отвечайте, уже понял, что вопрос глупый.
Профессор снова полистал спецификации и осмотрел чертежи и схемы цехов в разрезах.
— Очень интересно. У нас есть подобные программы, но чтобы за один вечер решить… Это -феноменально, молодой человек!
— Я сам очень быстро считаю, но моя программа считает гораздо быстрее меня.
— Да-да… Мне рассказывали про ваш «Авто-кад», что он сам делает расчёты. Я как-то не особо верил. Теперь понимаю, что зря. Гордыня… Да-а-а… Тяжкий грех…
— Какое ваше мнение, сэр? — почему-то нервно спросил лорд Райдер.
— Моё мнение, сэр, что мы должны упасть в ноги этому молодому человеку, попросить его так, чтобы он понял свою выгоду и отдать ему всё, что у нас есть. Если мы этого не сделаем сейчас, то через два-три года кто-нибудь: джапы или французы, передерут его технологии и затоварят рынок процессоров более современными.
— Ну, это вряд-ли, — подумал я.
— А что он хочет? — усмехнулся председатель парламентской комиссии. Сегодня мы сидели в другом «его» кабинете, расположенном в здании на Бридж-роуд.
— Ещё хуже, если микросхемы передерут русские, — сказал я.
Оба мои собеседника переглянулись.
— Это было бы катастрофой, — пробормотал профессор. — Именно поэтому ваше производство процессоров я бы перенёс на территорию Фарнборо.
Райдер фыркнул.
— Вам бы, профессор, всё перетянуть под своё, э-э-э, крыло. Кроме самолётостроения у нас есть и другие отрасли промышленности, заинтересованные в производстве микрочипов. Как и гражданские, между прочим. Медицина, например. Уже с этими его чипами в Кембридже готово к испытанию искусственное сердце. Вы представляете, что это значит?
— Представляю, — ответил, вздохнув профессор.
— Ни хрена себе! Они выковыряли микросхему из компьютера, потому что я их не продаю, и сделали искусственное сердце. А его, помнится, пересадили только в двухтысячных годах,, — подумал я и «память» подсказала — «3 августа 2011 года в больнице Папворт, пациент Мэтью Грин».
— Ну и пусть там производит свои процессоры, — буркнул профессор. — Или в нашей лаборатории, в Кембридже…
— У него нет даже университетского образования и ваши профессора заклюют его, — усмехнулся лорд Райдер.
— Пусть переводится к нам. У нас есть компьютерный факультет, у них нет.
— Мне не нужен компьютерный факультет, — усмехнулся я. — Если только преподавать…
— Хе-хе! Хорошо он тебя! Не нужны мы ему. А дать то, что он хочет, мы можем и даём. Пусть сначала это освоит.
Профессор хмыкнул.
— Наверное вы правы.
Я отрицательно покрутил головой.
— Не согласен. Сейчас главное — не микросхемы, а фотолитографическое оборудование. Экспериментируя с имеющимся в наличие мы уже сейчас можем разместить на кварцевой подложке в полтора раза больше элементов, чем в начале производства. Теперь мы выжигаем процессор включая в него и сопроцессоры. Это в трое удешевляет выпускаемые нами компьютеры.
— Но вы цену не снижаете, я вижу, — сказал лорд, заглядывая в какую-то справку.
— Не снижаем. Нужны лаборатории и производство, как фотолитографических машин, так и основных машин, производящих микросхемы. Нужна автоматизация процесса и абсолютная точность. А где автоматизация, там и программное обеспечение. Наша цель — захватить рынок и подчинить его Великобритании, а это возможно только в случае монополии. А монополия в микроэлектронике и компьютеризации возможна только если у нас на руках будут и техника, и софт с закрытыми исходными кодами.
Мои собеседники снова переглянулись.
— Я практически ничего не понял, кроме одного, — сказал лорд Райдер. — Надо захватить рынок. Ничего не меняется в истории. Именно эту цель преследует наша комиссия. Вернее… Цель наша была — не упустить рынок, а с помощью этого молодого, но очень амбициозного человека, думаю, мы можем и замахнуться на лидерство. Как вы думаете, профессор?
— Я понял Джона немного больше и согласен с ним, что у кого в руках козыри, тот и выигрывает партию. А эта игра на долгую перспективу, и, если мы сейчас приложим усилия, они, вполне возможно, приведут к нашему преимуществу над русскими.
— Хотя бы лет на сто, — добавил я.
Мои собеседники снова переглянулись.
Лорд Райдер пожал плечами и развёл руки. Профессор Остин повторил его жест и они рассмеялись.
Британское правительство пыталось всучить мне «чужую лошадь», отдав фирму «Паи» в управление. Они хотели, чтобы я вложил в неё свою интеллектуальную собственность, на эту «собственность» имел сорок девять процентов и кресло председателя правления, по факту, оставаясь полным его владельцем. Я с благодарностью отказался, напомнив лорду Райдеру про обещанные минусовые ссуды и сто процентов акций в моём распоряжении.
— Так не бывает, Джонни, — увещевал меня Райдер, когда мы на четвёртый день сидели в ещё одном «его» «офисе». — Государство национализирует предприятие и может отдать только часть акций.
— Не надо его национализировать. Оно пока ещё в частных руках и в предбанкротном состоянии. Я и так могу контрольный пакет акций. Только оно мне совсем не нужно. Таких помещений я могу купить и рядом с Лондоном. Вы позвали меня спасти промышленность, а теперь выставляете себя благодетелем. Не заставляйте меня встать сейчас и уйти.
— Если вы это сделаете, твоему бизнесу в Британии конец, Джонни.
— Ну, что ж, лорд Райдер, значит мне придётся перенести бизнес в Индию. Мы уже отправили туда необходимое оборудование. Я прямо, как знал, что именно этим окончатся ваши щедрые предложения. Мне, конечно и там будет не сладко от вашей «поддержки», — я сделал пальцами «кавычки», — но как-нибудь выкручусь.
Я посмотрел на Райдера. Я давно ловил себя на том, что мне хочется назвать его не Райдер, а Рейдер, вспоминая рейдерские захваты предприятий в после-перестроечной России. Но и так его фамилия переводилась «наездник». Тоже ничего хорошего для окружающих. То есть называя его, мистер Райдер, я по сути произносил «господин наездник». Моя же фамилия переводилась «прыжок кувырком», или «кульбит», или «резкая перемена», о чём он мне и напомнил.
— Вы соответствуете своей фамилии Джонни, как и ваш прадед, да и все ваши предки. Не надо делать резких движений и кульбитов.
— Вы меня сейчас пытаетесь обидеть, поминая моих предков «вертлявыми»? — удивился я, никак не ожидая от него такого выпада. Скорее всего это была ещё одна проверка на вшивость, только я совсем не хотел вставать и уходить.
— Ну, — скривился Райдер и хмыкнул. — Вы, Джонни, не совсем «чистых кровей» Сомерсетов. Не так ли? Чего вам обижаться за каких-то Сомерсетов, являясь внуком Российского подданного, усыновлённого господином Моэмом? Вы знаете эту историю?
Я хмыкнул и кивнул головой.
— Я знаю эту историю. И знаю ещё то, что Джон Сомерсет, мой дед, является сыном Моэма Сомерсета от бывшей самой красивой фрейлины Российской царицы Мэри Эристави. Моэм после Российской революции вывез мою прабабку во Францию, где в Париже и родился мой дед Джон Сомерсет, вы не знали?