Девчонки уже успокоились. Понятно, что они были поражены и домом и территорией, имевшей приличных размеров лужайку и небольшой 'лесок из десяти могучих деревьев, ну и тем, конечно, что я не соврал, что это всё моё и что я, действительно, художник. По всему дому были развешены мои акварели. Они, в отличие от картин маслом, рисовались быстро, и их у меня уже накопилось достаточно много для галереи. В одной такой, расположенной на улице Де Леон в доме шестьдесят один. Там же они и продавались. Доход галерея не приносила, но имя моё в Париже за два года уже кое кому стало известно, а это для художника, на самом деле, было главнее, чем доход. Хотя…
— Нарисуешь нас? — спросила Жаннет.
— Конечно, — ответил я. — Но не сегодня. По крайней мере, не сейчас. Сейчас — отдыхаем. Устал я немного, хе-хе, от отдыха в горах и от дороги.
Девчонки тоже похихикали и снова спрятали свои носики в бокалы. Мы хорошо закончили этот день, уснув в шезлонгах на улице и с трудом перебравшись в свои спальни. За несколько дней наконец-то я провёл ночь один и прекрасно выспался.
Несколько дней мы втроём «валяли дурака», то занимаясь переносом их тел на листы бумаги и картона, то занимаясь физкультурой на улице и в тренажёрном зале, то в кровати, то музицируя. Я, между прочим, переслал сюда свою радио и музыкальную аппаратуру. Ну, то есть, сначала в усадьбу Моэма Сомерсета, а потом сюда. Не захотел я оставлять то что «нажито непосильным трудом» кому-то в наследство и снова самому собирать всё заново. Поднадоела эта сборка радио-конструкций в ручную.
Постепенно за два года у меня скопилась приличный комплект музыкальных инструментов и радиоаппаратуры, с огромными четырёх-полостными трёхсот-ваттными акустическими колонками. Я не собирался бросать музицирование и звукозапись. Мой музыкальный проект «Rainbow» закрылся, так откроем другой. Подумаешь, что нормальных французских песен я не знаю, зато знаю много итальянских.
А от Франции до Италии тут рукой подать. Особенно из Ниццы. С Джоном Сомерсетом мы договорились, что я смогу пользоваться виллой, когда захочу. А оттуда до Рима семьсот километров и восемь часов езды на машине. Да в Берлин из Ниццы ехать всего двадцать часов. всю Европу можно объехать за пару дней. То-то они, европейцы, от слов «восемь дней на поезде из Москвы до Владивостока» просто впадают в ступор.
Музицировали мы прямо на лужайке перед домом, где я обычно «сам на сам» играл в гольф. Колонки не боялись влаги, мы их направили в сторону дома, и звук не улетал в небеса, а возвращался, поэтому мы слышали, что творим. А «творили» мы настоящую американскую попсу из репертуара Майкла Джексона. А что? Мне нравились песни Майкла. И его владение телом. Когда-то, я уже говорил, что заставлял своих спортсменов учить его лунную походку и его «состояние мячика». Очень помогало для освоения техники боевого перемещения, знаете.
Так вот, сначала я «забубенил», другого слова не подберёшь, песню «Bad»[1], просто настроив и запустив свой ритм бокс и показал, будто в шутку, элементы этой самой «лунной походки». Девушки возбудились невероятно и попросили сделать что-нибудь ещё подобное. Тогда я сделал «Billie Jean»[2] со всеми его выкрутасами. Девчонки заходились в восторженном визге так, что к нам приехала полиция. Оказалось, что полицию вызвал наш сосед Джонни Холлидей. Мы сильно удивились, когда на площадку перед домом выехала полицейская машина и из неё вышли полицейские в синей «милицейской» форме и сам Джонни Холлидей собственной персоной.
Объяснившись и продемонстрировав причину, вызвавшую девичий восторг, выразившийся в очередном визге, я оплатил штраф, и полиция с соседом уехали. Ещё через тридцать минут приехал на электрокаре сосед с «извинениями» в виде ящика шампанского. Так мы с ним и подружились. Чего я, собственно и добивался, сотрясая воздух трёхсот-ваттными колонками. Полагаю, что Джонни Холлидей тоже вызвал полицию, чтобы ближе познакомиться. Ха-ха…
Дальше мы продолжили музицировать уже вместе с Джонни. Хорошо, что я сейчас был не Джонни, а Пьер, а то, возникла бы путаница. Джонни привёз свою гитару, усилитель, микрофон и исполнил пару своих рок-композиций на французском языке. Однако, увидев на девичьих лицах скуку, переключился на наше совместное творчество.
Сообщив ему, что мы так развлекаемся, исполняя и записывая «мои!» песни.
— Зачем записываете? — спросил Джонни. — Коммерция?
— Нет, я не музыкант, а художник, а записываю, потому что мне нравиться их потом слушать.
— Я тоже постоянно переслушиваю то, что сам исполняю. А чужое слушать не люблю. Так, наверное, все артисты.
— Скорее всего, — усмехнулся я.
— Ты слышал мои песни? — спросил Джонни.
— Слышал. Нормальные. Для французской публики. Больше никто их слушать не будет, зато французы от тебя сходят с ума.
— Это да! — расплылся в удовольствии Холлидей. — А мне и не надо, чтобы меня любили в Америке или в Англии. Там своих музыкантов много. Зато во Франции я один.
— Ну, — подумал я и немного мысленно посмеялся, — не совсем уж ты один во Франции. Однако, в чём-то ты прав.
Мы немного потренировались и записали обе «джексоновские» песни с женским бэк-вокалом, исполненным пловчихами. Прослушали, понравилось и нам и Джонни.
— Почему ты не поёшь на английском? — спросила его Соня.- Ты так похож на американца.
Джонни Холлидёй, действительно очень походил на американского ковбоя. У него было скуластое очень светлокожее лицо, голубые глаза и соломенного цвета волосы. Он был высок, строен и находился в отличной физической форме.
— У меня не получается писать песни на английском. Я пробовал.
— Попроси Пьера. Он нам столько песен спел.
— Ты француз? — спросил Джонни.
— Ага, — ответил я.
— А на французском ты пишешь?
— Пишу, но рок надо петь по-английски. Из своих французских стихов я делаю баллады. А для рока или быстрых песен, как эти, я пишу на английском.
— У тебя хорошо получается. А тяжёлое что-то есть послушать?
— Есть. Давай я принесу плёнку?
— Давай.
Я принёс и мы послушали мои «блэк сабатовские» зарисовки, но они Джонни не «зацепили», хотя он отметил хороший вокал и качественную игру на гитаре. Тогда я взял гитару и исполнил «Still Loving You».[3]
— Да-а-а… Я так не вытяну. Хороший текст! И музыка… Тебе надо записать сингл. Хочешь помогу? А потом мы можем сыграть её на моём концерте. У тебя есть ещё что-то подобное?
— Да, есть немного. Предлагаешь сыграть?
— Пусть сыграет, пусть, — застонали девчонки.
— Давай! Удивляй старика.
Я, хмыкнув про себя, подумав: «кто ещё из нас старик», сыграл и спел ещё две песни из репертуара «Скорпионс»: «Wind of Change»[4], «Send me an Angel»[5], «Holiday»[6].
— Охренеть, какие простые и приятные тексты и какая классная музыка, — воскликнул Джонни Холлидёй. — А эту последнюю… Холидей… Ты не сейчас сочинил? Для меня?
Он заразительно засмеялся. Девчонки тоже поддержали его. Видно было, что он нравился им.
— Нет, конечно. Давно лежит без дела.
— Отличные песни у тебя лежат без дела. Давай выпустим синглы. Продай мне несколько. Лирические мне понравились. А Ветер перемен… Это же про Москву? Там и слова есть такие.
— Ну, да! Про то, как было бы хорошо если бы мы жили в мире.
— Это отличная песня! Скоро Олимпиада в Москве. Давай запустим её, чтобы русские не бросили в нас ядерную бомбу.
— Хорошая идея, — сказал я. — Я не против. Давай попробуем. А песни? Бери любую, кроме «Ветра».
На том и порешили. Мы весь день развлекались музыкой и не только. Я видел, какие взгляды на Джонни бросала Соня и с какой страстью она шепталась с Жаннет, кидая взгляды то на него, то на меня, что я не выдержал и, отозвав её в сторону, дал ей «вольную».
Дело в том, что когда девчонки поехали со мной в Париж, я поставил только одно условие, не строить никому глазки, чтобы мне не пришлось за них драться. И вот теперь, я сказал Жаннет, что освобождаю её от обещания. Она удивилась, спросив: «какое обещание?». Я посмотрел на неё укоризненно, но, глянув на её хитрое лицо, понял, что она шутит, и погрозил ей пальцем.