— Нафиг-нафиг, — подумал я, подыгрывая Гутману, терзающему мой «фуз» и развивающему основное вступление «Дыма». Его «Музима» через «машинку» давала более благородные звуки, чем моя акустика. Гутман расплывался в улыбке. Толпа начинала заводиться. Кое-кто начал танцевать, образовав небольшие «бублики» в центре которых никого не было. В «бублик» подходили и подходили «свои», периметр увеличивался и в конце концов «Кублики» начинали соприкасаться. Возникали конфликты. Иногда — драки. А в центр круга почему-то так никто и не заходил. Я сам, когда-то так танцевал.
В семидесятые годы танцевали довольно странно. Да и как можно танцевать под тяжёлый рок? Только маршировать! Вот все и маршировали, изображая из себя полуроботов. Кстати, сам танец «роботех» и его отпрыск — брейк-данс, появились гораздо позже. Мелькнула мысль, что можно попробовать продвинуть брейк-данс. Должен же я что-то изменить в этом мире. Начну с малого. Привью молодому поколению тягу к спорту. Нижние формы брейк-данса очень даже похожи на китайское «у-шу» стиля дракон.
Когда-то, когда я немного освоил каратэ, мне пришла в голову идея включить в танец движения из каратэковских «ката». При отсутствии любого смысла в движениях остальных танцующих, мои движения многим нравились. А связка блоков: аге, учи, гедан, сото уке, принималась всегда на ура. Но этот прорыв в танцах лично я сделал в семьдесят девятом.
Сейчас, в семьдесят третьем, карате пока ещё не затронуло общество, и такие движения могли у остальных танцующих вызвать отрицательные эмоции. Толпе не нравится когда кто-то ведёт себя «не как все». Могли и побить.
С карате, по мановению чьей-то руки охватившему широчайшие массы мужского (ине только) населения от мала до велика, случилось что-то не понятное. Оно вдруг появилось и потом его так же вдруг запретили. Говорят, произошёл всплеск насилия с тяжёлыми последствиями и грабежей.
Карате за кратчайший срок ставило сильнейший удар. Правда, в ущерб подвижности. Но грабителем не нужна была подвижность. Грабитель наносил жертве неожиданный акцентированный удар и снимал ценные вещи с «бесчувственного тела», как говорил таксист из «Брильянтовой руки». Бокс давал движения, полезные в драке. Удар в боксе ставится годами. Некоторые боксёры так и остаются «безударными». Не даром возник термин «панчер».
А каратисты все проходят тамэсивари. Это обязательная дисциплина, которую без сильного удара не выполнить.
Так, размышляя о прошлом и будущем, я «лабал» на клавишах бездумно. Наверное, поэтому у меня и получалось. Моторика, это, всё-таки, рефлексы, а рефлексы — это подкорка мозга, а мозг Женьки теперь оккупировал я, то есть — мой разум. Похоже, путём ежедневных медитаций, мой разум постепенно подчинял Женькин мозг.
Но его тело не привыкшее к тем движениям, к которым приучил своё тело я, не могло повторить все команды моего разума. Например, движения какого-то спорта. Мышцы мешали друг другу. Так у меня получалось с боксом и самбо. То есть, ни самбо, ни бокс пока не получались.
Но пальцы, кроме мизинца и безымянного, бегали по клавишам относительно неплохо. Женька, оказывается, баловался печатанием на пишушей машинке, которую Сашка откуда-то притащил для распечатывания курсовых. Однако руки сильно устали уже к четвёртой песне. Представляю, если бы пришлось играть на электрогитаре… Пальцы стёр бы до локтей.
— Руки устали, — сказал я стоящему рядом Славику-басисту. — Может я что-нибудь на гитаре сыграю. На акустике. «Снилось мне», например. Там можно без органа обойтись, а стринга у вас нет.
— На Вермоне есть стринг, — отреагировал Славик.
— Таким стрингом, как на этой Вермоне, только крыс из города изгонять. Но не суть.
— Да играй. У тебя и без нас неплохо получалось.
— Не-не. Помогайте. Мне ритм нужен. И между вторым и третьим куплетами проигрыш. После слов «за собой». Мне откашляться надо будет.
— Окей.
— И ты, это… Объяви, что песня написана музыкантом из Москвы Алексеем Романовым.
— Да, нафиг?
— Надо, Слава. Я обещание дал, — надавил на него я, не объясняя, что обещание я дал себе.
— Окей.
Славик подошёл к микрофону и объявил:
— А сейчас для вас прозвучит новая песня молодого московского музыканта Алексея Романова. Она называется «Сон». Исполнит наш новый клавишник…
Он отшатнулся от микрофона.
— Как тебя зовут, парень?
— Джон, — сказал я.